Лестница - [2]

Шрифт
Интервал

Ах, как она не хотела, чтобы Юрка пошел по стопам отца, человека довольно примитивного и мало чем интересующегося! Но фортепьяно, гитара, сольфеджио — это одно, а бокс, самбо, желание особо не выделяться среди сверстников, это другое. Военная среда, в которой жил и воспитывался Юрка, что называется, с пеленок, оказалась сильнее. Тем более что сверстники Юрки не понимали, зачем ему фортепьяно, и при случае, не находя других аргументов, кричали: «Эй, Шопен! Сбацай нам Моцарта!» Зато умение музицировать впоследствии выгодно выделяло его среди товарищей по службе. Особенно в глазах слабого пола. Тем более что и мужской статью природа его не обделила тоже. Но штанга, турник, параллельные брусья и боксерские перчатки не способствовали гибкости пальцев Юрки Теплякова, хотя «сбацать» он мог не только Моцарта. Так что не одна Ангелина в тот вечер втайне любовалась молоденьким лейтенантом. А потом, когда отзвенели куранты и выпито было за наступивший Новый год, когда начались танцы, Ангелина, расталкивая соперниц своим мощным телом, ринулась к Теплякову приглашать его на «белый» танец. Не иначе как с перепою. И какое-то время лишь они двое и танцевали под насмешливые взгляды офицеров и их жен.

Рассадов, похоже, внимание на вызывающее поведение своей жены не обратил, или сделал вид, что ему все равно, с кем она танцует, и встреча Нового года закончилась мирно, без всяких эксцессов. То есть этот эпизод был из тех мелких жизненных эпизодов, которые не оставляют по себе никаких следов — ни в памяти, ни в сердце.

— Вот уж кого не ожидал встретить в таком виде, так это вас, товарищ капитан, — расплылся Тепляков в радостной улыбке: приятно, черт возьми, после всего, что случилось, встретить человека, который помнит тебя и наверняка не испытывает к тебе ни малейшей неприязни.

— Это почему же? — спросил Рассадов, отделившись от машины и приблизившись к Теплякову, не выходя из-под зонта.

— Мне казалось, что у вас со службой все в порядке, что вы довольны и карьера вам обеспечена.

— Чудак, — раздвинул в подобии улыбки узкие губы Рассадов, и скобки поползли к ушам. — Насчет нормально — это ты, брат, загнул. При том бардаке, который воцарился в нашей армии, никто не может быть довольным и уверенным в своей карьере, если не имеет наверху больших звезд на погонах без просветов. — И с этими словами протянул Теплякову руку.

Их пальцы переплелись и побелели от усилий, но на лицах не отразилось ничего, будто и не было этой борьбы до последнего, то есть до того мгновения, когда один из них ослабит хватку. И первым сдался Рассадов.

— Черт! — воскликнул он, встряхивая руку. — Ну и хватка у тебя, парень! А я, видать, понемногу теряю форму: то некогда, то недосуг, — оправдывался он. — Дела заели. Да и зачем? В наше время голова важнее крепких мускулов.

— Да нет, это я так только, — смутился Тепляков. — Просто никак не отойду от прошлого. Никак не впишусь в гражданку. Извините.

— Да-да, наслышан я о твоей истории. Поговаривали, что могли бы оставить, но ты там набузил, и на тебе поставили крест. Что ж, с кем не бывает. Как говорится, три к носу.

Вдали показался автобус, и Тепляков, подхватив сумку, с беспокойством посмотрел на бывшего капитана.

— Так ты в город? — спросил Рассадов.

— Да, в город.

— Садись, подбросим! — произнес бывший начштаба командирским голосом и, ухватив Теплякова за локоть, скомандовал решительно: — Давай, а то эта колымага сомнет мне багажник.

Тепляков, сунув голову в дверной проем, быстро оглядел внутренность машины. Лимузин был вместительный — на семерых. Рядом с шофером место принадлежало парню, который все еще держал зонт над головой Рассадова. А прямо перед Тепляковым сидела молодая женщина, довольно привлекательная, с длинными голыми — почти до самых трусиков — ногами.

— Привет! — произнес Тепляков не слишком уверенно.

— Привет! — откликнулась женщина, подбирая ноги.

— Лезь назад, — велел Рассадов, слегка подтолкнув Теплякова.

И Тепляков полез. Он пролез между сиденьями на свободные задние, сел, пристегнул ремень безопасности.

Остальные заняли свои места, машина тронулась и понеслась.

— Мужики, это Юрий Тепляков, — представил Теплякова Рассадов. — Мы когда-то служили с ним в одной бригаде.

Парень на переднем сидении, слегка повернув голову, искоса глянул на Теплякова, всем видом своим показывая, что ему до лампочки, Тепляков это или еще кто, служил он или нет.

А Рассадов, развернувшись к Теплякову, спросил:

— Так ты чем теперь промышляешь?

— Можно сказать, ничем, — ответил Тепляков, не вдаваясь в подробности. Не станешь ведь рассказывать, что за минувший год побывал и дворником, и грузчиком на товарной станции, а теперь числится грузчиком при магазине. — Вот еду по объявлению. Курсы там какие-то. Вроде готовят специалистов по монтажу оборудования. Я толком не понял, что это такое. Впрочем, мне все равно, чем заниматься, лишь бы была работа. — И пояснил: — Хочу получить хорошую специальность: без нее никуда не берут. Попробую, может, после курсов что-нибудь получится.

— Что ж, попробуй, — согласился Рассадов. — Если не получится, позвони мне. — И, обратившись к женщине: — Элен, дай ему визитку.


Еще от автора Виктор Васильевич Мануйлов
Жернова. 1918–1953. После урагана

«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.


Жернова. 1918–1953.  Москва – Берлин – Березники

«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».


Жернова. 1918–1953. Обреченность

«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.


Жернова. 1918–1953.  Двойная жизнь

"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".


Жернова. 1918–1953

«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».


Жернова. 1918-1953. Вторжение

«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.


Рекомендуем почитать
Про папу. Антироман

Своими предшественниками Евгений Никитин считает Довлатова, Чапека, Аверченко. По его словам, он не претендует на великую прозу, а хочет радовать людей. «Русский Гулливер» обозначил его текст как «антироман», поскольку, на наш взгляд, общность интонации, героев, последовательная смена экспозиций, ироничских и трагических сцен, превращает книгу из сборника рассказов в нечто большее. Книга читается легко, но заставляет читателя улыбнуться и задуматься, что по нынешним временам уже немало. Книга оформлена рисунками московского поэта и художника Александра Рытова. В книге присутствует нецензурная брань!


Где находится край света

Знаете ли вы, как звучат мелодии бакинского двора? А где находится край света? Верите ли в Деда Мороза? Не пытались ли войти дважды в одну реку? Ну, признайтесь же: писали письма кумирам? Если это и многое другое вам интересно, книга современной писательницы Ольги Меклер не оставит вас равнодушными. Автор более двадцати лет живет в Израиле, но попрежнему считает, что выразительнее, чем русский язык, человечество ничего так и не создало, поэтому пишет исключительно на нем. Галерея образов и ситуаций, с которыми читателю предстоит познакомиться, создана на основе реальных жизненных историй, поэтому вы будете искренне смеяться и грустить вместе с героями, наверняка узнаете в ком-то из них своих знакомых, а отложив книгу, задумаетесь о жизненных ценностях, душевных качествах, об ответственности за свои поступки.


После долгих дней

Александр Телищев-Ферье – молодой французский археолог – посвящает свою жизнь поиску древнего шумерского города Меде, разрушенного наводнением примерно в IV тысячелетии до н. э. Одновременно с раскопками герой пишет книгу по мотивам расшифрованной им рукописи. Два действия разворачиваются параллельно: в Багдаде 2002–2003 гг., незадолго до вторжения войск НАТО, и во времена Шумерской цивилизации. Два мира существуют как будто в зеркальном отражении, в каждом – своя история, в которой переплетаются любовь, дружба, преданность и жажда наживы, ложь, отчаяние.


Поговори со мной…

Книгу, которую вы держите в руках, вполне можно отнести ко многим жанрам. Это и мемуары, причем достаточно редкая их разновидность – с окраины советской страны 70-х годов XX столетия, из столицы Таджикской ССР. С другой стороны, это пронзительные и изящные рассказы о животных – обитателях душанбинского зоопарка, их нравах и судьбах. С третьей – раздумья русского интеллигента, полные трепетного отношения к окружающему нас миру. И наконец – это просто очень интересное и увлекательное чтение, от которого не смогут оторваться ни взрослые, ни дети.


Воровская яма [Cборник]

Книга состоит из сюжетов, вырванных из жизни. Социальное напряжение всегда является детонатором для всякого рода авантюр, драм и похождений людей, нечистых на руку, готовых во имя обогащения переступить закон, пренебречь собственным достоинством и даже из корыстных побуждений продать родину. Все это есть в предлагаемой книге, которая не только анализирует социальное и духовное положение современной России, но и в ряде случаев четко обозначает выходы из тех коллизий, которые освещены талантливым пером известного московского писателя.


Дороги любви

Оксана – серая мышка. На работе все на ней ездят, а личной жизни просто нет. Последней каплей становится жестокий розыгрыш коллег. И Ксюша решает: все, хватит. Пора менять себя и свою жизнь… («Яичница на утюге») Мама с детства внушала Насте, что мужчина в жизни женщины – только временная обуза, а счастливых браков не бывает. Но верить в это девушка не хотела. Она мечтала о семье, любящем муже, о детях. На одном из тренингов Настя создает коллаж, визуализацию «Солнечного свидания». И он начинает работать… («Коллаж желаний») Также в сборник вошли другие рассказы автора.