Лестница Ламарка - [47]

– Он хочет колбаски, – объясняешь ты маме, и она быстро соглашается.

– Да-да, сейчас мы купим и угостим его. Дадим ему колбаски. Обязательно.

Второе. Слух

Когда зацветает черемуха, заниматься нет никакой возможности. Во-первых, за окнами дрожит белый цвет, во-вторых, пахнет одуряюще, чуть-чуть горько, и нежно, и пряно, и еще как-то все вместе, в-третьих, холодно. Руки замерзнут, пока добредешь из школы, обрывая по дороге белые кисти-сережки.

Утром лужи подернулись льдом, он хрустел под ногой, трещинки множились, поверхность из прозрачной делалась молочно-белой, матовой. Все вокруг было гладкое: перила школьной лестницы, лепестки новорожденных цветков, замерзшие щеки. Гладкое или колючее, как треснувшие льдинки, воздух, новый платок, выбивающийся из-под воротника куртки. Даже жевательная резинка жевалась плохо, так холодно на улице. А дома тепло, сумрачно, пахнет скучно: пустым бульоном, булкой, корвалолом. Мама болеет.

– Ой, Машка-а, – тянет в трубку Катька, – Машка, у меня такое несчастье. Мутер не отдает розовый шарфик, а ведь когда покупала, обещала, что на двоих. В чем завтра поеду? Мне же до зарезу, ты знаешь. Еще и прикалывается, нашла время. Хорошо тебе, у тебя мутер пожилая, а моя – ты слушаешь? – сегодня прямо с утра завела нудянку, что ей тоже до зарезу. Прикинь, и это после того, как я помыла ей посуду. Нет, ну ты скажи, есть правда на земле? Я ей говорю, что мне сегодня без шарфа как той козе без баяна, а она… – далее следует подробный, эмоционально подкрашенный пересказ диалога, детальное описание вожделенного шарфика с гипертрофированной эстетической составляющей в ущерб текстильно-практической, развернутый реестр недоделок Катькиной мутер в частности и родоков как таковых, триллерообразное изложение несчастий, обрушившихся на подругу после завтрака, во время обеда, между обедом и ужином, с полным списком съеденных блюд.

Машка согласно кивает вместе с трубкой, подбадривая подругу значительным "да уж", и терпеливо ждет паузы, чтобы вклиниться и пожаловаться, в свою очередь, на то, что не сможет поехать со всем классом в Пушкинские Горы. Очень не вовремя заболела мама. И заболела, похоже, тяжело.

– Ой, ну что ты там не видела, подумаешь, развлечение тоже. И в автобусе воняет. Я сама не хочу ехать, сколько можно с классом три притопа, два прихлопа, но мутер отправляет. Не грузи меня. У меня знаешь, какие неприятности. У меня на них депрессия начинается. И сплю все время. Вчера проснулась, еле до кухни добрела молочка попить, чтоб хоть силы были спать дальше, а мутер вставилась и говорит…

Сама Катька могла "грузить" подругу часами, это входило в ее представление о дружбе. Машка обижалась, но терпела. Каждый ведь имеет право на свое представление. В конце концов, что ей стоит предоставить слух в Катькино распоряжение, подруга всерьез переживает. А то, что причина представляется Машке незначительной, так от этого Катьке не легче.

– Ой, Машка! Я знаешь, что придумала! Точно! Ты же не едешь в Пушгоры, сама сказала? Тогда я возьму твой платок, ну тот, с разводами. Тебе здесь ни к чему. А нам велели платки захватить для храма, ты сама слышала. И у меня нету ни одного правильного. А мутер розовый шарфик не дает, слышишь. Прямо с утра заявила…

Машка молчит в трубку, ей кажется, что от гладкой пластмассы пахнет кипяченым молоком.

Третье. Осязание

Так жарко, что в асфальте вязнут не то что тонкие каблучки, а весь тяжелый полдень. Белесый тополиный пух лезет в ноздри, в глаза. Улицы, лотки и люди – все выжжено-пыльное, все пахнет жаром и креозотом. У воздуха вкус асфальта. В жару в городе особенно шумно, люди разговаривают громче, почти кричат, как на южном базаре. Разве что море не то, не южное ласковое и синее, а строгое, суховатое и серо-зеленое.

– Ты никогда ничего не добьешься, – Катерина злится, и глаза ее красиво сужаются. – Вот сейчас, когда эта жопа в очереди тебя оттолкнула, почему ты промолчала? Тебе что, сказать нечего?

– Чего ты, Кать, нервничаешь. Мы же купили. Всем хватило, а очередь быстро идет. Зачем на свою голову связываться. Ну подумай, что я ей скажу, твоей жопе, чего она сама о себе не знает?

– Да ничего! На три буквы пошлешь и всех делов! А не хочешь связываться – отойди подальше и по тому же адресу посылай на безопасном расстоянии. Хоть удовольствие получишь!

Маша догадывается, что на самом деле Катерина злится из-за Олега. Появился Олег, и Катерина уже не главная – вторая. Того гляди, дружбе конец. Маша уделяет ей остатки, те крохи времени и внимания, не востребованные Олегом, что и двоюродной тетке малы, а тут – Катерина. Почему-то галерея Катькиных кавалеров не вредила дружбе, напротив, насыщала их разговоры новыми сюжетами и образами, то есть Катькины разговоры и Машино молчание. А стоило появиться у Маши одному-единственному Олегу, и все готово пойти прахом.

– И от него ты тоже ничего не добьешься. Будешь молчать в тряпочку и соглашаться с каждым его вздохом и пуком. А мужики такого не прощают, послушай меня, у меня опыт, в отличие от некоторых. Вот поглядишь, он еще изгадит нам поездку.

Но Маша, мягко улыбаясь, гладила подругу по плечу и рвалась туда, где ждал он. Некогда, некогда. Поговорят позже, у них с Катькой впереди целых три недели, целое море и белая пляжная галька. А Олег приехал всего неделю как. Расскажет, какая погода там, на море. Это же важно знать, какая там погода.