Лесной царь - [72]

— Уж не перекрестился ли ты, болезный, берясь за работу?

— А что, разве он турок какой!

— Сказывают, что негоже…

— Вишь, и шапку снял, все как у людей. А там уже пусть бог судит его по заслугам…

Наверху же, в сторонке, под тенистым кленом, слышится горестное причитание. Это несчастная мать оплакивает своего единственного сына. Ни одна живая душа не подходит к ней, чтоб проронить хоть одно слово утешения… Да и разве можно найти такие слова, когда речь идет о справедливом, страшном возмездии.

— Вон они идут! — крикнул кто-то.

Люди стали оглядываться, зашевелились. Все взоры устремились на пеструю толпу народа, медленно, волнами катившуюся по дороге. Были тут и конные, и пешие, и на повозках — все смешалось, сгрудилось, сбилось в одну сплошную, продвигавшуюся вперед массу. Порой от толпы отрывалась кучка людей, а кое-кто и в одиночку выбегал вперед, чтобы потом снова слиться с толпой…

Все ближе и ближе. Уже можно различить лица, видно, как над толпой пружинят в седлах конные жандармы, за ними неясно маячат торчащие в небе штыки. Еще минута — другая — и становится видно, как посреди толпы, словно плывет по воде в лодке, едет на телеге Джюрица с жандармами, ни лошадей, ни телеги не видно, и кажется, будто они плывут стоя или их несет на плечах людской поток.

Подошли. Люди смотрят только на Джюрицу, виновника этой необычной сходки. А он, забившись в угол телеги, сидит боком, опершись спиной на Митара, и, подняв одну руку с пучком цветов и восковой свечкой, бессмысленно таращит пьяные глаза на толпу. Руки его связаны, но не туго, он двигает ими свободно и машет народу…

— Эх, горемычный Джюрица! — восклицает кто-то вблизи него.

— А-а! — отзывается он, блуждая мутным взглядом по обращенным к нему лицам.

Телега останавливается на дороге, напротив торчащего из могилы кола. Всадники спешиваются, жандармы соскакивают с телеги и принимаются стаскивать закованного в кандалы пьяного Джюрицу, а он только озирается по сторонам да вяло покачивает низко опущенной головой…

— Держись же молодцом, не будь бабой! На тебя столько людей смотрит! — прикрикивает на него Митар, стаскивая с телеги.

— Люди, что люди!.. — бормочет Джюрица, но все же старается держать голову прямо.

Его поднимают на руки, относят к месту казни и опускают на землю возле ямы.

— Вот твой дом. Поднимись на ноги, не срамись!

Джюрица обводит взглядом высящийся перед ним холмик земли и вдруг замечает яму и торчащий из нее кол, вздрагивает всем телом, точно его опалила молния. Перед глазами у него проясняется, голова свежеет, он начинает видеть и понимать…

«Это моя могила… Откуда она? Зачем тут этот кол? Они хотят меня убить! Почему я сижу, а все стоят? Какая тяжесть в ногах, в руках, тело оцепенело… Держат меня чьи-то руки, чужие руки, не мои… А-а-а, я пьян… напился, а они хотят меня убить… убить…» Он понял значение этого слова, и словно электрический ток пронизал голову, тело и застыл в сердце… Джюрица поднял голову и посмотрел на Митара. Все стало ясно…

— Подними меня! — сказал он сдавленным голосом.

Джюрицу подняли. Стоя на ногах, он чувствовал, что едва держится, и все-таки с усилием выпрямился. Голова трещала, но пьяный морок уходил.

Пристав стал перед ним, развернул бумагу и начал читать приговор.

— Да здравствует король! — воскликнул Джюрица, когда в приговоре помянули короля. И неожиданно взгляд его устремился к дороге, по которой они ехали, и в глазах загорелся последний лучик надежды — отчаянной, мучительной надежды…

«Да здравствует король!.. — воскликнул он снова, прерывая негромкое монотонное чтение.

— Молчи, не мешай — приговор читают! — остановил его Митар.

В приговоре как раз перечислялись его преступления.

При упоминании об учиненном над Сретеном насилии на Милошевом лугу Джюрица закричал:

— Ерунда, я только надрез на ухе сделал. Разве это насилие?

— Вот это верно, — подтвердил он, слушая перечень грабежей и убийств.

И снова Джюрица устремил взгляд на дорогу, но в глазах не теплилась больше надежда. Он поднял руку, понюхал цветы и стал слушать приговор. Лишь бы только занять чем-то голову, лишь бы не думать о том, что уже здесь, перед ним…

Чтение закончилось.

— Джюрица, вот твоя мать — попрощайся с ней, — сказал полицейский пристав.

«Мать? Откуда она здесь? — поворачивая голову, подумал Джюрица и увидел, что к нему приближается изможденная, высохшая, сгорбленная старуха. — Почему она такая? Да это не она! Какое у нее страшное, неузнаваемое лицо!»

— Джюра, бедный ты мой! — послышался сквозь рыдания ее сдавленный голос, потом сухие, костлявые, холодные руки обвили его шею, и на своей груди он увидел новый черный платок…

К горлу снова подступило что-то горячее, но не застряло, как прежде, а пошло выше… Нижняя губа чуть вздрагивает. И вдруг из глаз его скатываются две большие горючие слезы.

Он видит, что женщины в толпе утирают глаза.

— Кланяйся сестре Спасе… пусть хоть она о тебе позаботится. И если сможете… поставьте мне плиту на могилу…

— Единственный мой! Ах мы несчастные! Опора ты моя!

— Эх, горемычная мать! — послышалось среди толпы.

— Хватит, бабушка, теперь не поможет! — сказал наконец Митар, отрывая ее от Джюрицы и передавая другому жандарму, который отвел ее в сторону.