Лесной царь - [71]
Но до чего же злодейски она меня предала! Я малость цыкнул на нее, хотел только пригрозить, а она раз, два — и к начальнику. Впрочем, и ей боком вышло: говорят, чудом жива осталась… И опять же, как ловко отвечала на суде: ничего знать не знаю и ведать не ведаю. Жила чаще всего у Йово да у бабы Мары, а больше с ним ходила, когда ему не нужно было ни с кем встречаться. Я, Йово и мать все подтверждаем, словно сговорились. А та старая ведьма, жена Вуйо! Боится выдавать, знает, что стоит мне только намекнуть о деньгах, все у нее отберут, вот и молчит как зарезанная! А Йово погорел! Впрочем, неплохо и ему. Отсидит несколько лет — и домой… Все легко отделались, всем хорошо, никого из них не лишают жизни… А мне что делать, мне? Мне не дают жить… Я хочу жить, а они не дают!
Помилование? Вряд ли оно будет. Даже начальник, да и все твердят, что надеяться нечего. Нету, дескать, ни одного, как это по-ихнему, смягчающего обстоятельства… Иными словами, ни в чем я не был хорош, все у меня плохо! Да, так оно и есть! И раз начальник говорит — а он знает закон как свои пять пальцев — значит, так тому и быть, иного выхода нет! Тогда, значит… умирать! Смерть!.. Привяжут к колу, как вола, — и бац! Готово, конец… А потом, что будет потам?.. Кто это знает! Закидают землей — точно и не жил на свете».
«Но я хочу жить!» — восклицает про себя Джюрица и вскакивает с постели от какой-то страшной мысли, от какого-то черного морока, обдавшего его леденящим холодом…
Жалобно звякнули кандалы, Джюрица в ужасе озирается по сторонам. Все спят. Уронив голову на стол, уснул и оставшийся дежурить усталый и захмелевший Добросав. Ни звука, ни шороха! Хоть бы с кем поговорить! Он двинул ногой, снова звякнуло железо. Добросав вздрогнул.
— А, проснулся!
— Который час?
— Думаю, нет еще и полуночи. Ложись, спи. Завтра рано вставать. Еще малость выпьем…
Джюрице не спится, потому он и разбудил Добросава, а сейчас ему стало жаль усталого человека, которому так хочется спать. «Видишь, как по-хорошему он разговаривает!.. Пусть себе спит, ему еще жить долго…»
— Хочешь ракии? — спросил Добросав.
— Нет, ничего не хочу. Спи! — ответил Джюрица и снова улегся.
В голове настоящий хаос. Страх притупил нервы, все в нем смешалось, превратилось в комок, застыло. Гложет его и терзает одна черная страшная мысль, он ни на минуту не может забыть, вышибить ее из головы, отвлечься. Джюрица старается думать о другом, но эта страшная мысль неотвязно преследует, вклинивается в другие мысли, создает путаницу, в которой все равно господствует она одна… Но тут же неотвязно, наперекор всему, даже наперекор ей, этой страшной мысли, витает, маячит другая, светлая, сладостная и непрестанно вливает в него лихорадочную надежду. Мысли роятся, кипят — беспорядочно, бессвязно…
Идут минуты, часы, течет время, тихо, незаметно. Приближаются последние мгновения… Ночь на исходе…
XXVIII
Сверкает дивное осеннее утро. Голубое ясное небо рассыпает светлые жаркие лучи по лесу и по косому склону, что тянется между Букулей и Венчацем. В долине, близ дороги, которая ведет в Кленовик, собралась большая толпа, целое скопище крестьян. В основном кленовчане. Они стоят большими группами и оживленно разговаривают.
Больше всего людей толпится у дороги, на отлогом склоне, с которого хорошо видны и городок и окрестности. Люди здесь сгрудились в несколько рядов; все поднимаются на цыпочки и смотрят на необычную работу. Тут копают могилу, последнее пристанище Джюрицы. Всякому хочется поглядеть на такую могилу. Внизу, в довольно глубокой яме, стоит один из кленовчан и выбрасывает железной лопатой наверх землю. Могила готова, но он хочет вычистить ее, чтоб ни одного комка не осталось. Стыдно, дескать, ударить в грязь лицом перед Джюрицей, что, мол, плохо убрал ему дом… Когда кленовчанин покончил с работой, в могилу опустили длинный дубовый кол, и он принялся всаживать его в землю.
— А ведь ты, Мичо, у него в долгу! — заметил кто-то сверху. — Немало его табачку выкурил, разгуливая с ним по этому лесу.
— Мне бы столько овец да ягнят, сколько ты с ним поел, всю жизнь не тревожился бы о налоге, — ответил Мичо.
