Лесной царь - [11]

Рядом с флигелем отыскалась крепкая палка. Гед чертил мелом на полу колдовские знаки, шептал тайные заговоры, раскладывал повсюду сушёные травы.

— Мы сразимся, — улыбнулась Зофья одними губами.

— Ложись-ка лучше спать, — он подтолкнул её к постели и поцеловал в лоб. — Как проснёшься, Мрак убоится дневного света. Всё пройдёт, и ты ничего не вспомнишь.

— Но я хочу… помнить!

— Не капризничай, — он задул свечи и закрыл её постель занавеской, будто непробиваемым пологом отгородил от ужасов тёмной ночи.

В полночь, беззвёздную и безлунную, заухали за окном совы. Послышались на улице шаги и шелест одежды. Гед знал, это Вестник Мрака поднимался на ветхий порог, скрипя досками. Распахнулась дверь, хоть и была заперта на засов. Пополз по полу стылый туман, шипели кишащие в нём змеи.

Гед сидел в центре очерченного мелом круга. Мелькали на зажмуренных веках силуэты демонов, не знакомых лесных тварей, что с пелёнок были ему друзьями, а полные злобы, желания сломить и разорвать.

Гед зажал в руках палку. Как от такой оравы отбиться?

Снова вспомнился отец, хотя за прежние годы ничто не вызывало признак прошлого. Когда-то он был славным воином, стольких демонов убил, стольких людей спас, что перечесть сил не хватит. А сын единственный малахольным родился. Оттого и оставили его за собой, когда после поражения колдунов отступать в Норикию нужно было.

Когда стало известно, что отец на сторону врага перешёл и новую веру принял, что его теперь Белым палачом зовут, самым могущественным человеком на свете, так и о наследнике его вспомнили. Только не было у малахольного силы, не чувствовали её подручные отца в голубых плащах. Ягиня от Вестников хранила, которые людьми оставались только внешне, а души давно Мрак пожрал, как душу отца.

Теперь Гед от защиты отказался, чтобы к людям вернуться, с ними жить и перестать бояться. Ведь ради кого-то тёплого и нежного, как Зофья, быть сильным и смелым настолько проще, чем только для себя.

Сгущались тени, демоны приближались, чувствовалось на лице зловонное дыхание и грозный рык. Шагала к нему смерть. Гед распахнул веки и вскинул голову, чтобы взглянуть ей в глаза. Уплотнялся туман, мерцали тени, росла, словно ткалась из марева, человечья фигура.

— Я знаю, ты здесь, — шипел Вестник.

Тёмные руки тянулись к Геду, но словно натыкались на невидимую преграду.

— Прими Мрак! Клянусь, ты не будешь знать ни горя, ни нужды. Никто не посмеет тебя обидеть! С чужими — хуже будет. Что с простолюдинами близорукими, которые не видят наш мир и не знают наших путей, что с мятежными колдунами в Норикии. Думаешь, они помогут тебе отомстить? Так тебе, как самому слабому, они и будут мстить первому, устаревшие и тщетные, доживающие свои дни в изгнании. Будущее — за нами. Выберешь нас — выберешь жизнь. Просто протяни руку.

Тёмная ладонь — над самой головой. Как Гед мог выбрать их, если жёг кожу серебряный медальон с выгравированной на нём горлицей? Как он мог забыть и предать матушку, что любила его так беззаветно? Ту, которую они убили, он убил — отец, потому что она отказалась предать? Гед будет помнить, даже если все забудут.

Он отмахнулся палкой, вскочил и пронзил ею тень, как мечом. Со свистом нанёс вертикальный удар, наискосок, горизонтально, ещё и ещё. Потянулись к нему демоны, оплели ноги змеи, схватили за руки невидимые твари, изломали палку. Сгущались тени, шептали в уши зловеще, соблазняли потаёнными желаниями. Боль стискивала голову, и казалось, не вздохнёт он больше, но вот вырвалось последнее, то, что Гед хотел сказать:

— Вечерний всадник придёт не мстить, а взимать долги и всем воздаст по справедливости. Я дождусь его и сделаю всё, чтобы победил он, а не вы. Брат мой, Ветер, помоги! Матушкино благословение, защити!

Дотянулись твари до серебряного медальона, что жёг кожу на груди. Вспыхнул он яростно белым светом, пронзил, порвал в клочья чернильные тучи. Визжала нечисть, бежала прочь из флигеля, только Вестник стоял непоколебимым утёсом, даже когда свет иссяк и на Геда навалилась тяжёлая отдача.

— Сколько ни бейся, а победа за нами будет, — усмехнулся он.

Костлявые пальцы почти касались лица, мертвецкий холод щупал щёку, тисками стягивалось сердце. Ноги подкосились, затылок врезался в пол — истёрся защитный круг из мела. Вестник наклонился, упал с головы капюшон, открыв чёрную пасть Мрака. Она — всё ближе, затягивала в бездонную лиховерть.

Прости, матушка!

Мягко шагали босые ступни. Затрепетал хрупкий лепесток свечного пламени. Зашелестела белая сорочка.

— Гедушка! — позвал нежный голос, так похожий на давно угасший — мамин.

Не ходи сюда, глупая, не смотри во Мрак!

Задрожала Зофья, но не остановилась. Обхватил её Вестник и разинул пасть.

— Уходи-убирайся, лихо чёрное злобное. Не отдам его. Меня забери, и жизнь, и душу, а его оставь! Он — свет, он — жизнь, люблю его больше себя и ничего для него не пожалею! Я верю и зажигаю в сердце свечу!

Вспыхнул огонёк, разгорелось свечное пламя и объяло Зофью целиком. С неё на Вестника перешло и синевой налилось. Отпрянул враг, с визгом на улицу кинулся и покатился по земле, сбивая огонь.

Запели соловьи, забрезжил первый рассветный луч. Истлел под ним Вестник, прахом развеялся Мрак.