Лесное море - [183]

Все косачи замерли на месте. Испугались или что-то их поразило? Вытягивая шеи, они, как завороженные, смотрели на восходящее солнце или, свесив головы, действительно как будто молились… Два только что дрались — и вдруг остановились рядом, задумались. Они были так близко — шагах в двадцати, — что ясно видны были выпуклости над глазами — точь-в-точь нашлепки из красного бархата. Пышные черные лирообразные хвосты подбиты мягким белым пухом. Темно-синие перья на шее отливают металлическим блеском. Настоящие рыцари на турнире!

Вдруг среди токовища высокими трелями поднялся птичий крик. На него откликнулись другие, все зашумело, взвилось, и косачи с места в карьер ринулись в бой.

Те двое, что были ближе всего к яме, взъерошили перья, бородавки над глазами у них налились кровью. Ударяя о землю крыльями, они на хвостах подъехали друг к другу, сшиблись выпяченной грудью и, отскочив, разинув клювы, словно мерили друг друга глазами, — ага, ты вот как! Ну-ка, попробуй, подступись!.. Опять налетели, клюнули яростно один другого и отскочили.

Волчок, карауливший на краю ямы, жадно облизнулся и глянул на Виктора. Соблазн был действительно велик: двух таких птиц уложить одним выстрелом, и будет четыре килограмма мяса, хватит и для людей и для собак… Виктор поднял ружье и стал осторожно просовывать его между свежими листьями орешника. Но рука Ашихэ прижала дуло к земле.

Ашихэ не хотела мяса, добытого таким путем. «Не надо!» — молили ее глаза. Ей было жаль красивых, опьяненных весной птиц и, быть может, хотелось сберечь что-то, пережитое в это утро.

— Ну, не хочешь, так поохотимся в другой раз, — сказал Виктор. Ему передалось настроение Ашихэ.

Он встал. Тетерева вспорхнули — но только те, что были ближе, и, усевшись поодаль, продолжали токовать.

— Отец случайно открыл эту низинку и полюбил ее.

— Смотри, здесь кто-то лежал.

— Наверно, козел. Подходящее местечко. Позади скала, а перед глазами все как на ладони.

— Я хотела бы лечь.

— Так ложись. Нам надо выспаться.

Ашихэ с трудом улеглась на траву, примятую телом косули. Потрогала набухшие груди:

— Болят! Должно быть, нельзя так сразу отнимать ребенка от груди. Как бы не было воспаления…

— А не попробовать ли мне вместо Мартуси?..

— Ах, Вэй-ту, если ты не брезгаешь…

— Глупая! Ложись поудобнее. Ведь для меня твое тело все равно что мое…

Соски были уже не холодные, как тогда, когда он целовал их, а потрескавшиеся, воспаленные. Он бережно приник к ним губами. Выплевывал теплое, сладковатое молоко и снова сосал, как высасывают яд из опасной раны.

Ашихэ запустила пальцы в его волосы, но скоро высвободила их и положила руку ему на лоб. Он ощутил легкое благодарное поглаживание. Означало ли это, что ей уже легче, или она просит еще немного..

— Достаточно?

— Да, любимый. Теперь лягу с тобой.

Она расстегнула воротник его ватника и, по своей привычке, нащупав ямку между шеей и ключицей, уткнулась в нее губами и носом. Виктор привлек ее к себе. «Спи, Чернушка». Он обнимал Ашихэ все с тем же, но всегда новым чувством горячей нежности и полноты счастья.

Ему долго не спалось. Не давало уснуть влечение к Ашихэ, бессильно лежавшей в его объятиях, и яростное бормотанье тетеревов, и манящие призывы их подруг в траве. А когда его наконец усыпил этот хор, глухой и страстный, он во сне увидел отца. Отец сидел, сгорбившись, на срубленном дереве, держа ружье между колен, — таким Виктор запомнил его в последний раз на охоте. Но у отца было лицо Третьего Ю, некрасивое, старое, изрезанное морщинами, и он плотоядно смотрел на голую Ашихэ. А она, только что выскочив из озера, слепила глаза своей наготой и словно звала его, Виктора, бежать за ней по лугу. Но как тут побежишь, когда отец смотрит?..

Он проснулся, весь горя от желания и стыда. Сквозь нависшие ветви орешника жаркое солнце смотрело ему в лицо. Было тихо, только все так же монотонно журчала вода. Ашихэ осторожно выскользнула из объятий Виктора. Подползла к отверстию ямы и, сев на ее краю, оглянулась на мужа — спит ли? Потрогала груди. Видно, они уже не болели или болели меньше. Потом она сбросила куртку и принялась снимать штаны.

Волчок, сидевший тут же с постным видом, подозрительно шевельнул ухом. Он не любил, когда Ашихэ раздевалась. В такие минуты его всегда нетерпеливо прогоняли. И теперь он на всякий случай отодвинулся, поджав хвост. Ашихэ погрозила ему пальцем, угадывая его мысли. Ее полуоткрытые губы улыбались как-то смущенно. Вероятно, подставляя солнцу лицо и плечи, она всей кожей еще ощущала ласки Виктора, жар тех минут, когда удивленные глаза Волчка становились ей нестерпимы.

А Виктор наблюдал за ней из-под полуопущенных век. На фоне неба и гор Ашихэ казалась еще миниатюрнее. Зрелость расцветшей женственности сочеталась в ней с прелестью и грацией белки или серны. Вот какова его Ашихэ, его любовь, ради которой он пришел сюда в тайгу. Она естественна, как все вокруг, и так же неповторима. Он не мог себе представить этих мест без Ашихэ и своей жизни без нее.

Она опять глянула в его сторону — кажется, досадовала, что он еще спит. Потом выскочила из ямы и куда-то скрылась.