Лесное море - [181]

— Да, Ню-эр. Она доктор.

— Витя, — снова встрепенулся Швыркин. — Да он же о Нюре говорит!

Пэн вгляделся в него:

— Это ее муж?

Виктор утвердительно кивнул, и Пэн поклонился Швыркину.

— Скажи ему, Вэй-ту, что жена у него хорошая, очень хорошая. Она жалела Ли.

Он подождал, пока Виктор перевел его слова, потом заговорил медленно, глядя теперь в глаза Швыркину, словно надеялся, что таким образом русский скорее поймет то, что касается только их двоих!

— Там есть еще две женщины, но те старые и некрасивые. Поэтому поручик дал только Ли и Ню-эр по куску душистого мыла и велел им каждый вечер мыться, чтобы они были как сладкий плод для холостых солдат. Так он сказал. И Ли после первой же ночи повесилась в хлеву моего отца. Я хотел сделать то же и в том самом месте, чтобы все видели, какой у меня отец, и чтобы дух мой вызвал его на суд Великого императора Тун-чжи. Почему ты не повторяешь ему мои слова?

— Сейчас, — буркнул Виктор. — Сначала доскажи.

— Да, я хотел так сделать, но Ню-эр показала мне свои руки и ноги, все в рубцах от веревок. Она сильная, им пришлось ее связать… Да, она меня уговорила. И я ушел, чтобы принести ей кое-что, она это всыплет в котел, сварит, и это будет их последний обед. Тогда и мы будем иметь право умереть.

— Витя, он говорит что-то о Нюре. Не мучай, переводи… Жива?

— Жива… — сказал Виктор и осекся. Сказать Ивану всю правду все равно что добить раненого. А как же не сказать?.. В глазах Ашихэ Виктор читал ту же душевную борьбу.

— Молчать нельзя, — вмешался Багорный, — Ему следует это знать.

Виктор начал переводить сказанное Пэном. Смягчить правду, чтобы она казалась не такой жестокой, было невозможно. Каждое слово раздирало человеку нутро, как всаженный в него кол. Ашихэ, Мо Туань и другие китайцы, не понимавшие по-русски, читали все по лицу Ивана. Оно посерело, как пепел, каждая фраза ложилась на него судорогой агонии. Он несколько раз пошевелил губами, раньше чем смог заговорить.

— Сладкий плод?.. А когда это началось?

— Пэн говорит, что восемь дней назад.

— Восемь… ночей? Странно…

Все молчали, не понимая, что Иван хотел сказать этим и сознает ли он вообще, что говорит.

Пэн помолчал немного. Но, не дождавшись ответа, сказал настойчиво:

— Ню-эр притворяется укрощенной. Если я не вернусь в полнолуние, перед «хлебными дождями», то она зарежет японца, который придет к ней за любовью, а потом убьет себя. Так она сказала! Ну что же, вы дадите нам какой-нибудь надежный яд?

Багорный пожал плечами.

— Яда у нас нет, но есть динамит. Тридцать килограммов динамита. Знаете, какая это сила?

Они догадывались. Гром ударит по форту, от него останутся только развалины, а в развалинах — оружие, боеприпасы, продовольствие, приготовленные для нужд крупной воинской части.

— Можно подложить его под казармы ночью, а то и днем, когда придут обедать. Лучше бы днем, когда арестованные уйдут на работу за фортом. А если ночью, то пришлось бы кому-нибудь перед взрывом вывести их всех из барака… Есть там безопасное место — например, глубокий котлован?

— Есть яма, вырытая для погреба в новом здании. Это в другом конце, далеко от казарм.

— А сможешь ты вернуться туда незамеченным? Пронесешь динамит?

— Я «Домни» знаю с детства, а форт… Да его сами японцы не знают так, как я! И пронести сумею — есть способ.

— Один пойдешь или с группой?

— Еще один человек мог бы пойти со мной. Но не больше.

— Ну, тогда все в порядке. У меня был другой план, но твой легче и надежнее. Уцелеют только часовые, а с ними управимся, когда пойдем в атаку сразу после взрыва. Единственная загвоздка вот в чем: ведь фанза твоего отца примыкает к казармам, не так ли? Отец погибнет.

— Лишние слова говоришь, — отрезал Пэн. — Ведь ты не пожертвуешь ради него ни арестованными, ни фортом.

— Нет. Ты знаешь, что его ждет, если он попадет к нам в руки.

— Так зачем спрашиваешь? Делайте свое, а я и Ли встретим его у Серебряной реки среди теней.

— Об У и толковать не стоит, — вмешалась Ашихэ. — А вот о жене Ивана надо подумать. Вэй-ту, объясни ему, как все складывается.

Швыркин слушал молча, в каком-то оцепенении.

— Все равно, так или иначе, она себя убьет, — пробормотал он наконец.

— Но что ты думаешь о нашем плане?

— Чего вы от меня хотите? Чтобы я согласие дал? Что ж, согласен. Чем скорее, тем лучше… Но с Пэном пойду я.

— Послушай, Иван Филиппыч…

В первый раз Багорный так обращался к Швыркину — назвал его по имени-отчеству, как принято между русскими.

— Послушай, у вас мало шансов уцелеть. Но коли такая возможность будет, ты ею воспользуйся, не глупи! Если только захватим форт, я тебе гарантирую полную реабилитацию и возвращение на родину.

Иван ответил кислой усмешкой.

— Амнистия? — сказал он беззлобно, с трогательной грустью обреченного. — Она пришлась бы нам весьма кстати, полковник, в лагере и еще здесь, в Маньчжурии. А сейчас. Дай пол-литра спирта и спиши Швыркина в расход.

Ночь выдалась подходящая, полутемная. Луна, правда, взошла, но светила тускло, заслоненная тучами. Ее уже почти круглый диск напоминал, что наступает пора «дождя на посевы». И что русская женщина ждет. На вид смирившаяся, покорная похотливым желаниям врагов, она еще ждет полнолуния.