Лесное море - [10]
Знакомые картины мелькали внизу, и всё видно было сегодня так же ясно, как всегда.
Отчетливее всего — так как это было высоко на горе, у входа в пещеру, — орел видел семейство тигров. Мать, полулежа, наблюдала, как ее тигрята тормошат еще живого зайца. Когда они общими усилиями прикончили его, тигрица потянулась и широко зевнула, довольная, что можно наконец в блаженной лени греться на солнце.
А тигрята еще поиграли немного, кувыркаясь и живо перебирая лапами, потом один занялся материнским хвостом, другой зашёл за ее спину и принялся лизать затылок, перерезанный багрово-черным шрамом от простреленного уха до лопатки. Рана была пустячная, но болезненная. Пока детеныш вылизывал ее, это, видимо, приносило матери облегчение, но как только он начинал теребить зубами кожу, тигрица мотала головой, словно отгоняя надоедливую муху. Тигренок отскакивал, однако через минуту возвращался, и все начиналось сначала.
Пониже пещеры из-под скалы бил родник. Сверкая в воздухе, струя падала прямо на камень, выдолбленный ею за века в форме чаши, отсюда бежала вниз и устремлялась к реке, то скрываясь в зарослях, то снова ниспадая сверкающими стеклянными ожерельями водопадов до самой террасы, где начинался мертвый, сожженный лес.
Когда-то пожар охватил добрых несколько километров, но через реку перебраться не смог, и река стала, таким образом, границей между жизнью и смертью. На ее низком левом берегу тайга осталась нетронутой и жила во всей полноте своих красок и звуков. Высокая круча противоположного берега уже успела покрыться буйной растительностью, но все плато от прибрежного своего края до подножия горного хребта представляло собой синевато-бурое кладбище. Голые искалеченные деревья, бородатый мох, клочьями свисающий с обрубков ветвей, плесень на замшелых пнях, трупный запах гниения — и вокруг все недвижимо. Тишина смерти.
В кипящем солнечном зное цветущая долина Муданьцзяна лежала истомленная; казалось, жизнь в ней замерла, ничто не шелохнется в этом пекле, ничто здесь происходить не может.
А между тем здесь происходило нечто необычное.
У Тигрового брода, где поперек бурлящей реки через каждые пять-семь метров лежат три каменные плиты (расстояние в самый раз для хорошего прыжка полосатого жителя тайги), вдруг, появились откуда-то люди и сновали по берегу. Одни раскапывали могилу на скале, ища труп. Другие под скалой раздевали кого-то и тщательно осматривали каждую снятую им часть одежды — куртку, штаны, башмаки… Остальные улеглись отдыхать в тени деревьев. Вот один из них встал, поглядел на небо, приставив ладонь к глазам, и вдруг схватил карабин.
Орел ринулся вниз. Крылатой молнией упал в сожженный лес, чуть не напоровшись грудью на верхушки деревьев, и, уже чувствуя себя в безопасности, так как от людских глаз его скрывал теперь край плоскогорья, полетел низко над землей к верховьям Муданьцзяна.
Пролетая над горным лугом, орел увидел человека. Того самого, который дважды спугнул его — сперва на развалинах дома, потом на скале, где умирала женщина. Человек этот лежал в траве и не двигался, но рядом с ним сидела собака, да и ружье было тут же — и стервятник быстро свернул в сторону.
Виктор поднял голову, проводил его взглядом и снова упал на траву, сжав виски руками. Он выбился из сил — ведь второй день на ногах, да и с Ягой пришлось-таки повозиться. Замучился, покуда снес ее на руках вниз со скалы, а потом тащил через реку на другой берег… Бросить ее нельзя было — как можно в тайге без собаки? Он повел ее на ремне, который снял с себя, и все время глаз с нее не спускал, почти не замечая терний и колючек. Боялся, что Яга вырвется при первой возможности, вернется к могиле и будет выть над ней.
Снова невыносимой тяжестью навалилось одиночество. Такая боль, такое отчаяние сжали сердце, что хотелось плакать, плакать, как недавно плакал на могиле. Но слез больше не было. И он только застонал, крепче сжав виски, в которых стучала кровь. Ох, хоть бы его схватили японцы и кончилось бы это поскорее!
Тут теплый язык лизнул ему руку, а потом где-то за ухом он ощутил прикосновение собачьей морды. Что это с Ягой? Раньше она никогда не ластилась к нему. Видно, и она чувствует себя покинутой. Усталая и голодная, от него ждет помощи.
Виктор вдруг вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел. В вещевом мешке лежали харбинские баранки и кольцо сухой московской колбасы, купленной у Чурина. Он вез это домой…
Достал всю снедь из мешка и принялся есть, честно делясь с Ягой, — кусок себе, кусок ей. Ел и тупо смотрел вперед, на елань. А как же называется по-польски такая вот лесная поляна в горах? Отец тоже этого не знал и, когда они в прошлом году, охотясь на тетеревов, забрели туда, назвал эту террасу по-русски — еланью. «А там, где елань кончается, — сказал он тогда, — стоит фанза Третьего Ю, ее люди называют «Фанза над порогами»…
«Надежнее было бы укрыться у Люй Циня, но ведь я не знаю, где он живет. Значит, надо отыскать фанзу Третьего Ю. Мы у него раз ночевали, и отец когда-то покупал у него шкуры и панты».
Яга натянула ремень — рвалась к реке. Виктор отвязал ее. Пусть напьется. Ну а если и убежит что поделаешь… Ему все сейчас было безразлично.
Увлекательный роман повествует о судьбе польского революционера, сосланного в начале 20 века на вечное поселение в Сибирь.
В основу произведения «Парень из Сальских степей» положена подлинная история жизни советского военнопленного — врача Владимира Дегтярева, с которым автор подружился в концлагерях Майданека и Освенцима. (В повести это «русский доктор» Дергачев.)Писатель талантливо изобразил мужество советских людей, их преданность Родине, рассказал о совместной героической борьбе советских и польских патриотов против общего врага — фашизма.
Слово «викинг» вероятнее всего произошло от древнескандинавского глагола «vikja», что означает «поворачивать», «покидать», «отклоняться». Таким образом, викинги – это люди, порвавшие с привычным жизненным укладом. Это изгои, покинувшие родину и отправившиеся в морской поход, чтобы добыть средства к существованию. История изгоев, покинувших родные фьорды, чтобы жечь, убивать, захватывать богатейшие города Европы полна жестокости, предательств, вероломных убийств, но есть в ней место и мрачному величию, отчаянному северному мужеству и любви.
Профессор истории Огаст Крей собрал и обобщил рассказы и свидетельства участников Первого крестового похода (1096–1099 гг.) от речи папы римского Урбана II на Клермонском соборе до взятия Иерусалима в единое увлекательное повествование. В книге представлены обширные фрагменты из «Деяний франков», «Иерусалимской истории» Фульхерия Шартрского, хроники Раймунда Ажильского, «Алексиады» Анны Комнин, посланий и писем времен похода. Все эти свидетельства, написанные служителями церкви, рыцарями-крестоносцами, владетельными князьями и герцогами, воссоздают дух эпохи и знакомят читателя с историей завоевания Иерусалима, обретения особо почитаемых реликвий, а также легендами и преданиями Святой земли.
Биологическое оружие пытались применять еще в древнем Риме, когда при осаде городов за крепостные стены перебрасывались трупы умерших от чумы, чтобы вызвать эпидемию среди защитников. Аналогичным образом поступали в средневековой Европе. В середине 1920-х, впервые в мире, группа советских бактериологов приступило к созданию биологического оружия. Поздним летом 1942 года оно впервые было применено под Сталинградом. Вторая попытка была в 1943 году в Крыму. Впрочем, Сталин так и не решился на его масштабное использование.
В 2016 году Центральный архив ФСБ, Государственный архив Российской Федерации, Российский государственный военный архив разрешили (!) российско-американской журналистке Л. Паршиной и французскому журналисту Ж.-К. Бризару ознакомиться с секретными материалами. Авторы, основываясь на документах и воспоминаниях свидетелей и проведя во главе с французским судмедэкспертом Филиппом Шарлье (исследовал останки Жанны Д’Арк, идентифицировал череп Генриха IV и т. п.) официальную экспертизу зубов Гитлера, сделали научное историческое открытие, которое зафиксировано и признано международным научным сообществом. О том, как, где и когда умер Гитлер, читайте в книге! Книга «Смерть Гитлера» издана уже в 37 странах мира.
Мы едим по нескольку раз в день, мы изобретаем новые блюда и совершенствуем способы приготовления старых, мы изучаем кулинарное искусство и пробуем кухню других стран и континентов, но при этом даже не обращаем внимания на то, как тесно история еды связана с историей цивилизации. Кажется, что и нет никакой связи и у еды нет никакой истории. На самом деле история есть – и еще какая! Наша еда эволюционировала, то есть развивалась вместе с нами. Между куском мяса, случайно упавшим в костер в незапамятные времена и современным стриплойном существует огромная разница, и в то же время между ними сквозь века и тысячелетия прослеживается родственная связь.
Ирландский рыцарь Кормак Фицджеффри вернулся в государства крестоносцев на Святой Земле и узнал, что его брат по оружию предательски убит. Месть — вот всё, что осталось кельту: виновный в смерти его друга умрет, будь он даже византийским императором.