Лесничиха - [67]

— Ну вот и хорошо, — улыбается Виктор, чувствуя, как начинает оттаивать у него на душе. — Вот и хорошо. Может, электричество в этом помогает.

— Вы погодите радоваться, — останавливает его кладовщик. — Парнишку у нас тут года три тому… током убило. Это как по-вашему? — Ошеломляет.

Виктор долго молчит, потом, как во сне, выдавливает из себя:

— Это, может, как раз и подтверждает, что электричество — вещь очень серьезная… — И озирается тоскливо. Зачем он приехал сюда, что искать, когда и так все понятно: жизнь страшно сложна…

Растерянно и безучастно смотрит он на дома и саманные избенки, на высоковольтную линию, бегущую мимо кургана к Годырям, и не знает, что делать дальше. Спрашивает зачем-то:

— Кто у вас управляющий? Знаю я его?

— Должны, — не сомневается рукастый. — Когдай-то он у вас на электрика колхозного подучивался. За вами все бегал, а вы ему все на ходу: так-то, мол, и так. Генка его звали. Теперь — Геннадий Степаныч, на другое не отзывается. — Мужик зло покряхтывает, а может, и смеется.

— Заехать, что ли, к Пионерке? — после нового напряженного молчания говорит Виктор. — Как она живет?

— Поскрипывает, — отмахивается «ключник».

Якушев садится в машину и подъезжает к глядящим будто бы из-под земли окошкам избенки. На мгновение ему почудилось: к одному такому оконцу прильнуло старое-старое лицо. «Зачем я иду?» — думает Виктор, а сам уже находит в темных сенцах и приоткрывает дверь:

— Можно, что ли?

— А, входи, сынок, входи! — слабый, но по-своему бодрый голос отзывается из-за перегородки.

Маленькая, нестойкая старушонка, седая-седая и морщинистая, с глазами блеклыми, близоруко-улыбчивыми, выходит навстречу. Смотрит, явно не узнаёт, и улыбка ее — общая, для всякого гостя. Но вот что-то дрогнуло на ее лице, глаза омокнулись в глубину, и вот она — бабка Пионерка, смеющаяся и плачущая одновременно:

— Никак ты, сынок?.. Ну как же — помню, помню… Сколько постояльцев перебыло, а тебя все вижу. Свет ты еще сделал нам.

Над столом и отдельно над печью, как повесил Виктор в далеком прошлом светлые — специально для бабки выбирал — электрические патроны, как установил на стенах и даже на печи голубые выключатели, так до сих пор они красуются в избе. Правда, потрескались от времени.

Он протягивает к стене руку, щелкает выключателем — свет ярко вспыхивает.

— Помирать неохота, — смеется бабка беззубо.

— Как живете? — громко спрашивает Виктор, как будто она стала глуховатой.

— Я же говорю! — Пионерка делает шаг в сторону, шаркает опорками валенок, что, наверно, означает у нее озорной перепляс. — Садись, сынок, к столу. Как звать-то тебя — вот это только из памяти и выветрилось.

— Витькой всё кликали! — отвечает он тоже подчеркнуто бодро.

— С дороги небось дальней? Надолго ли? — спрашивает бабка, нашарив где-то на полке и ставя на стол блеклую, как и ее глаза, чекушечку водки. — Вот только с закуской у меня простовато.

Якушев объясняет, что заехал по пути. Что все собирался да все было некогда…

— Погодите, бабушка, я проведаю еще кое-кого и приду! — говорит он ей, суетливо хлопочущей у столика.

Выйдя на улицу, он снова осматривается. Солнце отодвинулось к небосклону, и дорога заметно оживилась. Однако оживляют ее пока что одни ребятишки.

Магазин стоит на месте прежнего, жалкого, в котором Витька когда-то покупал галоши к своим валенкам. Теперь магазин во много крат больше, с двумя отделами. Подумав, Виктор заходит сперва в «промтовары» и из всех платков, какие там были, выбирает самый нарядный и легкий. Пионерка в его воспоминаниях виделась все больше в хороводе, в ярком, взлетающем платке — вот почему захотелось подарить ей точно такой же.

В соседнем отделе он набирает то, чем богат и город, — рыбные консервы, мятные пряники, печенье, конфеты — ну и, разумеется, вино. Нагрузившись, выходит из магазина. Из продавщиц он никого не узнал и из покупателей тоже никого. Мало он все-таки жил в Алексеевке, мало и торопливо. Большинство лиц, может быть, «выветрилось» из памяти, как у бабки его имя. Только несколько человек он узнал бы без особого труда, и среди них — Виктор в этом уверен — бывшего председателя колхоза.

Окна избы Ситникова, тоже низкие, смотрят сквозь редкие, изнывающие от зноя цветы. Не понять, какие это цветы. Головки их прячутся от солнца, а оно будто бы пышит и снизу, с земли палисадника. Окна занавешены одеялами, и в доме, наверно, темно и сонно. Во дворе тоже тихо и беззвучно, — а когда-то было весело от играющей ребятни.

Громыхнул разбуженно мотоцикл, почихал с полминуты и снова умолк. Какой-то парень, лет двадцати пяти, белесый, в выгоревшей майке, держит его, как барана за рога, и, невидяще глянув на остановившегося Виктора, с силой нажимает ногой на рычаг. И опять короткое чихание.

Парень непременно Ситников-сын — курносый, с тесноватыми глазами. Приподняв мотоцикл, он с такой силой бьет им о землю, что тот подпрыгивает высоко, однако не заводится. Парень выкатывает его за ворота, видимо, чтобы завести с разгона, и чуть не сбивает стоявшего, как столб, прораба.

— Иван Семеныч дома? — спрашивает Якушев.

— А вы инженер из Сельэлектро? — останавливается, удивляя осведомленностью, парень. И лишь потом отвечает: — Вот еду искать его, куда-то запропал. — С силой вбуривает мотоцикл в дорожную пыль, пробегает, пригнувшись, выблескивая мускулами плеч, и садится на ожившую машину — прямой, торжествующий.