Лесничиха - [47]

Уже ночью, в полудреме-полусне Витька расслышал легкое дребезжание. Оно приближалось, назойливо бередило слух. По стене избы поползло белое пятно и остановилось на печи, словно хотело отогреться. На мгновение отключились звуки и пронзительно громко вторгнулись опять, забибикав частыми гудками. «Серега!» — мелькнуло в голове. Витька вскочил, оделся кое-как и выбежал на улицу.

— Ну и здоров ты спать, — встретил его ворчанием Седов. — Почему не приезжал в лесхоз?

Видно, что с дальней дороги: лицо усталое, чуть похудевшее, глаза холодные и вроде бы голодноватые. Он стоял у машины, слушал Витькино объяснение, а сам разминался, рывком раскидывая руки. Сделал несколько глубоких приседаний, боксанул сильно и опять проворчал:

— Проспал, значит. Ну-ну…

— Да я вставал аж на самом рассвете! — обиделся Витька. — Прибежал в правление, а председатель еще раньше уехал куда-то! Насчет сена.

— Сачок ты, оказывается, — продолжал Серега. — А я еще ручался за тебя: не подведет, мол, выполнит задание. — Сделал шаг, глянул в Витькины глаза, прошептал со значением — Тут каждая минута на счету. Прозеваешь — пеняй на себя…

Добавил, вспомнив, с усмешкой:

— Вот в армии есть такая поговорка: солдат спит, а служба идет. Сачки безголовые придумали… Ты слушай, слушай, — он предупредительно поднял руку. — Не перебивай. Тебе это знать даже очень полезно. Так вот: пока сачки хитрили, хоронились в кусты, я — первый лез на самую тяжелую работу, хотя в стройбате, между прочим, не малина. Но ничего, не расклеился, даже лычку получил, потом другую. Стал командовать сам. А сачок — он как был ишаком, так и остался им до самого конца. Ему и наряды вне очереди, и гальюны чистить, а увольнительные — фиг. Дошло?

— В другой раз я буду караулить Ситникова с вечера, — отшутился Витька.

— А много у тебя других разов? А?

Якушев нахмурился.

Серега вынул из кармана папироску, чиркнул спичкой, осветил часы и, прикуривая, улыбнулся сквозь дым:

— Ладно, не переживай. Еще не все потеряно… Поехали в клуб.

Витька кашлянул в кулак, предупредил:

— Сопия сегодня не придет.

— Да-а? — Серега засмеялся и сразу же досадливо поморщился. — А я-то думал…

— Что ты думал, что? — вспыхнул Витька.

— Да так. Едем, а по полю девушка бежит на лыжах. Значит, она.

Серега задумался, покуривая. Шофер копался в моторе, то и дело пересекая мертвые, даже не похожие на электрические, полосы света.

— Вывезли пасынки? — спросил Якушев.

— Ты как ребенок. Это ведь не шутка — пасынки… В общем, завтра вывезем, а в понедельник начнем вязать. Ну как я прижал председателя?

— Здорово, — Витька понурился. Ему так сроду никого не прижать.

— И ты не робей, — подбодрил его друг, — Как вернется этот твой Ситник, скажи ему: пасынки лежат и дожидаются. Я там договорился с лесхозовским начальством.

Он отбросил окурок, опять раскинул руки и простонал:

— Эх, и выпил бы я нынче!.. А? Колюн! — Это было обращение к шоферу.

Тот сильно громыхнул капотом и подошел на цыпочках. Прошептал таинственно:

— Это можно. — И, протягивая руку, выразительно пощелкал пальцами.

Сложились на три «белоголовки». Витька знал, что водка для него хуже всякого яда, но какой-то отчаянный вихрь подхватил его, закружил, усадил в кабину «катафалки».

Тесно сжавшись в фанерной кабине, прогремели по улице села. Магазин был, конечно, на замке, но Колюн-шоферок, парень бойкий, подрулил прямо к дому продавщицы, тихо-тихо, как котенок лапкой, постучал в окно и затаенным голосом позвал:

— Алевтина Тимофе-евна… — И долго он ее так звал.

— Чаво тебе? — женским басом донеслось на улицу. Видно, продавщице надоело молчать.

— Бел-енькой…

С шумом, будто выбитая кулаком, распахнулась форточка.

— Иди отсель подобру-поздорову!

— Ну, Алевти-ина Тимофе-евна…

Друзья давились тихим хохотом, и это еще пуще подбивало шоферка. Он рыдал, просил, вымаливал, не скупился на любые обещания. А за окошком раздавался возмущенный бас:

— Да господи! Да проклятуща моя работа! Да ни дня мне покою, ни ноченьки… — И, наконец, последнее отчаянное слово: — Подавись!..

Колюн радостно протянул деньги, и через минуту из форточки одна за другой, как ракеты, высунулись три бутылки.

Тут только Витька ужаснулся предстоящему «мероприятию», однако смело привел друзей к себе, не побоялся разбудить старуху.

Пионерка лихо скатилась с печи, разожгла наготовленный на утро кизяк. Она явно радовалась гостям. Колюна она сразу признала и стала расспрашивать про таловских сельчан, а сама все суетилась у печи, готовила закуску. Время от времени поглядывала на Седова. Взгляд ее останавливался в задумчивости, словно она пыталась что-то припомнить и никак не могла. И хоть не щурила глаз, как это делал недавно Кадыр, но что-то общее было в их робком внимании. Это Витька заметил хорошо.

Вскоре бабка поставила на стол сковороду нажаренного мяса, соленую капусту, огурцы — за ними она бегала к соседям. Не забыла про красную свекличку, выжала сок для закраски бесцветной жидкости:

— Белую противно пить.

Выпили красную за успехи в труде. Витька еле осилил рюмку, кривясь и словно бы завязываясь в узел. И потом он пил немного, больше символически. Никто его за это не шпынял, только шоферок все порывался, да и тот скоро отступил, запьянев до полного безмолвия.