Лесная история - [11]

Когда уже озеленился лес, пришел Мишка.

— Папа, — жалобно сказал он, — дайте мне денег на развод. Она, проклятая, от меня гуляет… Тесть смеяться стал, помыкает… Дайте мне, я зароблю, честно вам отдам.

Логин Андреевич, насупившись, молчал.

— Ты что же это, милый сынок? — спросил он наконец. — Вчера тебе на свадьбу, сегодня на развод?.. Завтра опять какую-нибудь найдешь, а отец подай денежки. А нам от тебя какая опора? Чужие вон, татаре — и те глядят, чем бы помогнуть, пользу нам сделать.

Голос у Логина Андреевича дрогнул, брови еще больше нахмурились:

— Не денег мне, Мишка, жаль: за тебя, подлеца, обидно… Ты к Газильке хоть раз на могилу сходил? Пока со шлюхой своей вожжался, позабыл, чей сын у тебя… Парень-то, гляди, какой — картинка!

Побледневший Мишка сидел не шевелясь. Слышал, как заплакала мать.

— Папка, — наконец проговорил он, — ей-богу, я Кольку на себя запишу, и жить вместе будем. Конь о четырех ногах, и тот… Осечка вышла. Я и сам по Кольке скучал, верьте совести…

8

Много воды утекло в реке Злой, много рыжих сосен, мохнатых елей и корявых малиновых лиственниц срубили на высоком левом берегу.

Пошла по реке новая электрическая драга, «Спутник», заскрежетали по дну черные мощные ковши, запенилась Злая вокруг выросших в воде отвалов.

Когда вырублена была вся делянка и построена драга, рабочие разъехались; барак разобрали и перевезли в новый квартал. Но еще с неделю стучал в лесу одинокий топор: Логин Андреевич рубил лес себе на новую избу. Шестьдесят еловых хлыстов один к одному вывезли они с Мишкой зимой по льду через Злую на «Благополучный».

По весне, как только стало по-настоящему пригревать солнце, Широков снова взялся за топор.

— Ну, Михаил Логиныч, — плюнув в оба кулака, сказал он, — вот теперь окажи, на что ты способный. Это тебе, брат, будет не с бабами хороводиться!

К вечеру у Мишки топорище было заляпано кровью: набил здоровенные мозоли пузырями, но прятал их от отца. Последнее бревно отесывал, морщась от боли, весь облитый потом, красный как рак.

— Гляди, Колька, — подмигнул Логин Андреевич внуку, — отец-то твой, как из горна вынутый. Плесни на него холодной водицей — зашипит!

Сам, часов двенадцать не выпускавший из рук топор и пазник, пошел домой, только когда солнце село. Мишка глядел на отца не без зависти: на том ни потинки даже руки не дрожат, когда закуривает. Мишка, хоть голодный был, от усталости почти не смог есть, а Логин Андреевич не спеша выпил, закусил, поужинал и не повалился сразу, как Мишка, а еще посидел, покурил, поиграл с внуком.

Майские праздники встречали в новой, пахнущей елью избе, с резными наличниками и карнизами, с крыльцом на витых столбиках.

— Ну, Широков, расстарался! — удивлялись соседи. — Не дом поставил, а Дворец Советов! Что стены, что полы — ногам ступить жалко.

Логин Андреевич в новой суконной паре ходил по прииску, останавливал каждого встречного, хватал за плечи, уговаривал посмотреть на новую избу.

— Для внука построил, — радостно говорил он, дыша в самое лицо встретившегося. — Нам со старухой ничего не надо… Где сели, там и хорошо. А внук, ему, понимаешь, жить!..

Летом, когда у Петровны уже цвел огород, а у Камиля карманы были набиты сладкими гороховыми стручками, Мишка опять стал вечерами пропадать на соседнем прииске. Как-то сказал отцу, глядя в пол и потея от смущения:

— Может, это… Теперь у нас просторно. Я бы привел… С вашего, конечно, совета. Женился бы…

Логин Андреевич помолчал. Мишка еще больше стушевался и даже побледнел.

— Поглядим, какую ты кралю выискал, — степенно сказал наконец Логин Андреевич. — Окинем хозяйским глазом, годится ли на что.

В первое воскресенье поехали смотреть невесту. Робкая, маленького роста, гладко причесанная, она чем-то напоминала Широкову покойную Газилю. Когда он хмуро поглядел на нее, она даже побледнела, заморгала, прячась за материну спину.

— Ну вот чего, дорогая, — сказал Логин Андреевич внушительно и с расстановкой. — Ты не зарься на то, что у жениха твоего волос кудряв да щеки свекольные: он мужик-то уже бывалый, молью кое-где траченный. А главное дело, есть у него приданое — сын, сирота по пятому году… Так вот, прямо тебе скажу: обидишь ребенка, руки-ноги твои оторватые будут в углу валяться.

— Что-то уж по-первам больно строго, сваточек… — начала было невестина мать.

— С тем нас и возьмите, — отрезал Логин Андреевич. — Уж простите меня великодушно.

Невеста пролепетала что-то невнятное, беспомощно оглянувшись на Мишку. Тот улыбнулся широко и радостно.

Осенью Камиля отдали в детский садик.

— Чего ему со старухой-то сидеть, — рассудил Логин Андреевич. — Там вон их ворох, ребятишек-то. Все веселее.

И когда пошел в первый день, чтобы вечером забрать внука домой, спросил няньку:

— Не баловал?

— Баловства нет, а уж больно затейный: песни поет, пляшет!

— На это его взять, — не без тайной гордости согласился Широков. — Артист растет. Мы на него дома иной раз живот оборвем. Откуда чего берется!..

Ведя внука за маленькую шершавую руку, Логин Андреевич думал: «Боек парнишка, не в матку пошел. Отцова голова отчаянная… Таким-то, пожалуй, легче прожить».

К старости плохо стал спать Широков. С вечера вроде заснет, а уж с полночи лежит с раскрытыми глазами, прислушивается и чувствует, что жена тоже не спит. Оба думают о внуке: растет, шея вытянулась, уши торчат на круглой стриженой голове. Глаза черные, бойкие. С ребятишками уже не бегает; целыми днями играет на маленькой гармошке и поет, да так, что становится чудно: сам щуплый, небольшой, а голос звонкий, не детский, вроде как рыдающий…