Лес потерянных вещей - [8]

Вячеслав пожевал губами и вдруг улыбнулся:

– Помню, дядя Вася показывал мне свои лыжи. Такие широкие, что на одной две моих ступни умещались. А сверху обломаны. Он хранил их как память, рассказывал, как однажды прямо перед их ротой, идущей на марше, взорвался снаряд. Дядя Вася кубарем полетел в овраг и потерял сознание. То ли концы лыж взрывом оторвало, то ли он умудрился сломать их, когда падал… хотя то были настоящие поленья, не представляю, как их можно было сломать раньше, чем собственные ноги… В общем, когда очнулся, узнал, что война закончилась.

Марина вдруг встала, взяла стопку грязной посуды, взвесила её и поставила обратно. Не глядя на Вячеслава, спросила:

– Он больше не воевал?

– Его контузило. Кроме того, эта короткая война произвела на него сильнейшее впечатление. Так же, как и на Марту. Встретившись в госпитале, они решили пожениться и уехать в глушь. Не знаю, почему их тянуло в тайгу. Знаю я только одно: поселившись здесь, никто из них больше не помышлял о возвращении в цивилизацию. Дядя с тётей будто… будто…

– Будто заново родились в новом мире, – закончила за него Марина.

Ночь наступила неожиданно, как всегда бывает вдали от поселений и какого бы то ни было электричества. С наступлением темноты Вячеслав поднялся на холм и обратил взгляд на северо-восток, туда, где обычно в ясную погоду можно разглядеть зарево городских огней. Иногда он воображал себя электрическим мотыльком, что позволяет преодолевшему десятки километров свету пронизывать его тело, наполнять некие ячейки и полости меж рёбер с тем, чтобы потом обернуться и спокойно уйти вниз, в темноту, которая была здесь вечность до человечества и будет вечность после.

Сейчас он не увидел ничего. Возможно, идёт дождь или даже снег; сплошная его стена закрывает равномерное безличное сияние. Подняв голову, Вячеслав увидел хвост Млечного Пути. Кресты, как огромные пауки, затаились в темноте возле его ног.

Вернувшись домой (окна тлели, как угольки костра), он сказал:

– Я лягу прямо здесь, на ковре. В шкафу есть запасное одеяло. А вы…

– Нет нужды, – перебила его Марина. Она вновь взялась за чтение и теперь, заложив пальцем том Шолохова с расслаивающейся обложкой, обратила светлые, будто затуманенные какой-то думой глаза на стоящего на пороге Вячеслава. – Вы здесь хранитель. А я… я – всего лишь волна, которая поднимает из глубин то, что должно быть поднято. Спасибо за очаг, ночлега я у вас требовать не смею.

Наверное, эти фразы тоже из какой-нибудь любимой книги тёти Марты. Вячеславу они показались смутно знакомыми; он будто слышал внутри себя, как их произносила тётя, хотя вместо её лица было размытое пятно, а голос обезличен. Он заметил, что гостья уже обута, только когда она, всё так же не выпуская книгу из рук, прошла мимо него и растворилась за дверью.

– Не глупите. Здесь нам хватит места. Хотите замёрзнуть насмерть?

В ответ – только скрип досок на крыльце. Дверь затворилась, тихо звякнув крючком.

Вячеслав несколько минут сердито ходил по комнате, думая, что вот-вот услышит скрип вновь – на этот раз с виноватыми нотками. Таёжная ночь – не место для молодых женщин… и вообще, каких бы то ни было женщин. Потом выглянул в ночь. Никого. Куда она пошла без фонаря? Как будто растворилась в воздухе, ей-богу! Или отрастила крылья и упорхнула безалаберным papilio, не стесняясь, что подумают о ней люди.

Вячеслав взял со стола фонарь и для успокоения совести обошёл вокруг дома. Никого. Тишина почти ощутима – казалось, если притушить фонарь и протянуть вперёд руку, можно ощупать чьи-то сомкнутые губы. По небу, как водомерки, скользили летучие мыши.

Вернувшись, он подбросил в печь дров и лёг спать, натянув до подбородка одеяло и думая: «Интересно, бывают ли сны, которые можно видеть наяву?»

Дверь оставалась незапертой.

Вячеслав проснулся всего раз, внезапно, будто век лежавший на своём месте камень, который кто-то пихнул ногой. Лежал, уставившись в потолок и облизывая сухие губы. Печь почти потухла – значит, время за полночь. Может, часа два или три. Наручные часы покоились на тумбочке, но Вячеслав не торопился к ним прикасаться. Вслушиваясь в темноту, он пытался понять, что его разбудило. Был какой-то звук, совершенно точно был. Далёкий грохот, настороживший его вначале, оказался стуком собственного сердца и шумом крови.

Вот, опять!

Вячеслав бросил взгляд в сторону окна. Снаружи доносился детский плачь; он то стихал на десяток-другой секунд, то возобновлялся – неровный, рваный, пульсирующий звук, который легко проспать, перевернувшись на другой бок. Может, это стенает Марина, отчаявшаяся отыскать дорогу к дому?

Нет, плакал определённо младенец. Крохотное дезориентированное существо, которое не понимает, что с ним произошло и как оно здесь оказалось.

Вячеслав откинул одеяло, поместил ноги в ледяную темницу обуви. Взяв одну из свечей и запалив её от лучины, прокрался ко входу и приложил ухо к двери. Фотографии выглядели квадратными и прямоугольными дырами, через которые сочилась темнота.

Вячеслав открыл дверь и вышел в ночной холод. Майка между лопаток мгновенно задеревенела. На стенках рукомойника поблёскивал лёд. Огонь свечки сжался в крохотный кулачок, к которому тянулись ладони деревьев. Вячеслав защищал его так рьяно, что обжог пальцы.