Леопарды Кафки - [18]

Когда ты узнаешь, какова цель операции, кто-то на тебя выйдет, говорил Ёся. Кто-то, но кто? Кафка? Вряд ли. Кафка из своего кабинета едва ли мог следить за тем, где Мышонок бродит. Он не знал, что Мышонок уже нашел ювелирный магазин, что определил цель. Но кто мог следить за ним? Кто знал, что он уже расшифровал записку?

Девушка. Продавщица из ювелирного магазина. Берта.

При этой мысли Мышонок аж вздрогнул. Продавщица из ювелирного магазина — точно! Все, что между ними произошло: беседа, взгляды — все указывало на это. Берта ждала его, несомненно. Именно поэтому она освободила его из лап сторожа, именно поэтому была с ним любезна и говорила так, что показалось — пусть на мгновение, — будто они чуть ли не сообщники. Но могла ли она, продавщица из ювелирного магазина, участвовать в революционном движении?

Естественно, могла. Разве Маркс не был из семьи раввинов, разве он не был женат на богатой? Энгельс, сын фабриканта, разве не управлял отцовским предприятием в Англии? Сам Троцкий был выходцем из зажиточной еврейской семьи. Берта работала на буржуев, одевалась, как одевается буржуазия, но сердцем и умом была с пролетариатом.

Восторг бил таким мощным ключом в душе Мышонка, что он посчитал необходимым остудить свой пыл. Спокойно, Беньямин, спокойно. Не слишком ли ты торопишься, Беньямин? А вдруг ты все это себе напридумывал?

И было отчего напридумывать: девушка ему нравилась. Или, возможно, более чем нравилась. Возможно, он… влюбился в нее? Раньше Мышонок ни разу не влюблялся, он попросту не знал, что это такое, но, честно говоря, стоило ему только вспомнить о девушке, как сердце начинало бешено колотиться. Конечно, хорошо бы иметь такого товарища. Товарища во всех отношениях, и в борьбе, и в работе, и в жизни. Но в первую очередь — товарища в этот решающий момент, в момент выполнения задания. Неужели Берта и вправду тот самый товарищ?

Был только один способ выяснить это: поговорить с нею снова. Но только не в магазине. Где-нибудь, где они могли бы побеседовать без помех и где она посвятила бы его во все детали операции. Можно было бы позвонить, но он не знал телефонного номера магазина, к тому же не хотелось опять иметь дело с дьявольским аппаратом. Самое лучшее — зайти в магазин снова и договориться о встрече. Но успеет ли он до закрытия? Мышонок, нищий, как… ну да, как церковная мышь, часов не имел. Он спустился к портье и спросил, который час. Полшестого, раздраженно отозвался толстяк. Мышонок пожелал узнать, работают ли еще магазины.

— Странно, — сказал портье, — у тебя едва хватает денег на гостиницу, да на еду, а туда же, за покупками собрался. Если бегом побежишь, успеешь.

Мышонок, как угорелый, помчался в центр. Ему повезло: двери магазина были уже закрыты, но сотрудники еще оставались внутри. Он хотел позвонить в колокольчик, но удержался: лучше подождать у дверей банка, пока Берта выйдет. Ожидание показалось ему бесконечным, но вот девушка появилась. Она не заметила его и побежала к трамвайной остановке. Мышонок бросился за ней, догнал, взял за локоть. В первый момент она возмутилась, оттолкнула его: это что еще? Бродяга? Пусти меня! Но тут она увидела, кто это, и с облегчением вздохнула.

— Йозеф, да? Как же вы меня напугали, Йозеф.

Мышонок рассыпался в извинениях. Мне очень надо с вами поговорить, добавил он. Спросил, не согласится ли она выпить с ним кофе. Она посмотрела на часы. Нет, ей нельзя задерживаться.

— У меня больная мама дома. И она будет волноваться, если я не приду вовремя.

Она ненадолго задумалась, потом улыбнулась:

— А почему бы нам не поговорить у меня дома?

Мышонку опять показалось, что этой улыбкой она намекает на то, что они сообщники, а тогда, значит, догадки его — правильны.

Они сели в трамвай и вышли через несколько остановок. Берта жила в старом доме на самом верхнем этаже. Несколько пролетов лестницы Мышонок одолел вприпрыжку, как будто скакал по облакам — в таком он был восторге. Они вошли, девушка попросила, чтобы Мышонок подождал, пока она займется матерью: надо накормить ее, помыть, уложить. Она вошла в спальню, закрыла за собой дверь.

Мышонок ходил по скромной гостиной, рассматривал ветхую мебель. На полках — ничего особенного: безделушки, старые семейные фотографии. Это еще ни о чем не говорило. Было бы неосмотрительно расставлять на видном месте «Коммунистический манифест» и прочие труды Маркса и Энгельса: у какого-нибудь случайного любопытного визитера это могло бы вызвать подозрения. Но ему не понравилось то, что он увидел на противоположной стене, над горкой: старинное распятие слоновой кости. Неприятный сюрприз: революционной литературы нет, а распятие, выходит, есть? Почему? Пережитки не вполне преодоленных религиозных заблуждений прошлого? Но, возможно, дело не в этом, возможно, это просто маскировка, чтобы обмануть тайных агентов полиции. В сомнениях рассматривал он предмет культа, когда дверь открылась и вошла, улыбаясь, Берта: мать уснула, теперь можно поговорить. Она заметила удивление на лице Мышонка.

— Я вижу, что распятие вас заинтересовало. Оно мамино. Она ревностная католичка. Папа-то был евреем, но в синагогу не ходил. — Она улыбнулась. — Что вам предложить? Чай с бисквитами?