Леопард. Новеллы - [98]

Дом (мне угодно называть его домом, а не дворцом, ибо это слово теперь изуродовали, навязав фаланстерам в пятнадцать этажей) притаился в одной из самых потайных улиц старого Палермо, на Виа Лампедуза, 17, в номере, обремененном дурными предчувствиями, которые тогда лишь приправляли странноватым привкусом источаемую им радость. (Когда же конюшни превратились в склады, номер дома, по нашей просьбе, изменили, и он стал 23-м, который и повлек его к концу; номер 17 приносил только счастье.)

Улица была хотя и потайная, но не узкая, хорошо вымощенная и вовсе не грязная, как можно было предположить, ибо против нашего главного фасада, по всей длине его тянулось древнее палаццо Пьетраперциа, на первом этаже которого не было ни лавок, ни жилья, а был лишь суровый, но чистый бело-желтый фасад, как водится утыканный множеством окон, забранных мощными решетками, что сообщало зданию благородно-унылый вид старого монастыря или казенного дома. (Разрывы бомб впоследствии зашвырнули эти тяжелые решетки в наши комнаты, само собой изрядно повредив старинную лепнину и переколотив люстры муранского стекла.)[170]

Виа Лампедуза, по крайности вдоль всего нашего фасада, выглядела достойно, чего не скажешь о прилегающих улицах: Виа Бара аль’Оливелла, ведущая к Пьяцца Массимо, зияла нищетой и убожеством; ходить по ней было мало радости. Чуть лучше становился вид, когда ее пересекала Виа Рома, однако еще порядочный отрезок оставалось проделать среди грязи и нечистот.

Фасад дома не мог похвастаться архитектурными изысками: просто белый, с широкими выемками дверей и окон сернисто-желтого цвета, в самом что ни на есть сицилийском стиле XVII–XVIII веков. По Виа Лампедуза дом тянулся метров на шестьдесят, насчитывая по фасаду девять больших балконов. Входов было два, почти что по углам дома, безмерно широких, как строили прежде для поворота экипажей даже с узеньких улочек. И в самом деле, в них с легкостью заезжали даже четверки, которыми мастерски правил отец в славные времена скачек в королевском парке Фаворита.

За проемом, откуда мы всегда входили, сразу же слева, если глядеть на фасад, почти что на углу Виа Бара, вам представали зарешеченное окно привратницкой и мощеный проход меж двух оштукатуренных боковых стен, сводившихся к невысокой лесенке. Слева в каморке, за красивой дверью красного дерева, в центр которой было вставлено большое матовое стекло с нашим гербом, сидел привратник (из каморки сразу же можно было пройти в его квартиру). А дальше, опять-таки слева, две ступени вели на «большую лестницу» со своей двустворчатой дверью, также красного дерева со стеклянными вставками, но прозрачными и без гербов. Справа, в конце оштукатуренной стены, против лестницы тянулась крытая галерея с колоннами великолепного серого камня из Биллиеми[171], что поддерживали верхний «токкетто». Против входа был широкий мощеный двор, выложенный зубчатыми плитами. Он оканчивался тремя большими арками (опять-таки с колоннами из Биллиеми), несущими террасу, которая в этом месте соединяла два крыла дома.

Под первым портиком, справа от входа, росло немало деревьев, в основном пальм в зеленых деревянных кадках, а в глубине его возвышалась в полный рост гипсовая статуя уж не знаю какого греческого бога. Там же, в глубине, параллельно входу виднелась дверь в конюшню.

Роскошная парадная лестница была вся облицована серым биллиемским мрамором; два ее пролета, по пятнадцати ступенек, тянулись меж двух желтоватых стен. Второй пролет начинался широкой скошенной площадкой, на которой располагались две двери красного дерева, выходящие каждая на свой пролет, – та, что глядела на первый, вела в антресольный этаж, отданный под конторские помещения, именовавшиеся «Счетоводческой»; другая же – в каморку, где лакеи надевали ливреи.

На дверях этих были ампирные наличники, тоже биллиемского камня, над каждой из них на высоте первого этажа располагался гнутый позолоченный балкончик, и за обеими были небольшие лесенки, ведущие в покои деда с бабкой.

Да, еще забыл сказать, что сразу у входа на лестницу, но с наружной стороны, со двора, висел красный шнур колокола, в который привратник должен был звонить, предупреждая прислугу об отъезде хозяев или о приезде гостей. Число ударов колокола, в который били только привилегированные привратники, добиваясь – уж не знаю, каким образом, – отчетливого и раздельного звучания, без унылого перезвона, было строго запротоколировано: четыре удара касались моей бабушки-княгини, два – приехавших к бабушке визитеров, три – матери-герцогини, один – визитов к ней. Случались, правда, и недоразумения; так, иной раз возвращались в одной коляске матушка, бабушка и ее приятельница, которую они подхватили по дороге, и тогда привратник исполнял целый нескончаемый концерт из 4 + 3 + 2 удара. Хозяева мужского пола (мой дед и отец), а также дяди мои не удостаивались колокольных проводов и встреч.

Поднявшись по второму пролету, вы попадали в просторный, залитый светом «токкетто», то есть анфиладу, комнаты которой меж колонн были загорожены удобства ради большими дверями с ромбовидными вставками матового стекла. В «токкетто» мебели было немного; массивные портреты предков да большой стол слева, на который клали прибывающие письма (именно там я прочитал открытку из Парижа, адресованную дяде Чиччо, в которой какая-то французская шлюшка написала: «Dis à Moffo qu’il est un mufle»)