Лента Мёбиуса - [3]

– Я в прокуратуру заявление напишу! – неожиданно для себя заорал я, бросаясь на воина. – Тебя посадят, садист!

Воин, звякнув кольчугой, сначала с ужасом отскочил, уронив свое складное кресло, а потом схватился за саблю.

И тут вся нелепость, вся невозможность происходящего так ярко и живо представилась мне, что я вдруг расхохотался. Я смеялся до слез, до колик и никак не мог остановиться. Тут воин внимательно посмотрел на меня, убрал оружие, сел в свое кресло, что-то сказал стражникам и махнул рукой в сторону Хамелеона. Стражники подхватили меня под руки и молча поволокли на гребень горы. В самой высокой ее точке, там, где я, бывало, сиживал, разглядывая ночной Коктебель, они остановились. Я глянул на запад и засмеялся еще безудержней: Коктебеля на берегу моря не было! Высился Карадаг, торчала двугорбая гора, Климуха протянулась вдоль долины, а городка не было. Стражники схватили меня за руки, за ноги и, качнув пару раз, швырнули вниз. Еще в полете я потерял сознание…

Сознание будто бы всплывало с огромной глубины, из холодной, давящей темноты к рябящей поверхности жизни. Что это? Крики чаек или голоса? Голос. Голоса, смех, шум подъезжающих к берегу машин. Едва подняв гудящую колоколом голову, сообразил, что лежу у самой кромки воды, весь в ссадинах и крови. Во рту было шероховато сухо, и отчего-то болела десна. Словно что-то давило на зубы. Я сплюнул, и на песок упала золотая монета. Зажав ее в руке, я попытался подняться, но тут же рухнул и почувствовал, как вновь уплываю в прохладные глубины неведомого моря, и где-то там впереди, сквозь бутылочную толщу воды показались груды золотисто-тусклых монет..

Говорят, меня приняли за бомжа и сначала отвезли в милицию. Потом, увидев, что я весь исполосован и изрезан, отправили в больницу. Произошедшее со мной списали на несчастный случай, мол, выпил человек лишнего, полез на Хамелеон да и свалился с самой верхотуры. Спасибо – жив остался…

Монетка пропала. Кто взял ее и где – в милиции или в больнице – я выяснять не стал. Как уезжал из Коктебеля, добирался до дома и прожил зиму – помню смутно.

Только с тех пор каждую весну, как только вода в Тихой бухте, по моим прикидкам, должна более или менее прогреться, я собираю пожитки и еду в Крым. Ставлю под чахлыми деревцами, которые тут отчего-то называют оливками, палатку, обживаю место и каждый день с самого утра плыву «на то место». За лето я сильно худею, обгораю до негритянской черноты, отпускаю пеструю бороду и длинные волосы, но синей глиной в компании со старыми хиппи мазаться не хожу. Уезжаю только тогда, когда приходят осенние шторма и вода остывает настолько, что выдержать в ней больше пяти минут нет никакой возможности. За несколько лет я наизусть выучил дно Тихой и могу плавать с закрытыми глазами, однако плаваю с открытыми, порой боясь лишний раз моргнуть. Иногда мне кажется, что золотой блеск снова бьет сквозь призрачную толшу воды прямо в зрачки, но это все не то. Я нашел массу всевозможных часов, некоторые из них даже шли, углядел в бурых водорослях с десяток золотых, серебряных и медных крестиков, несколько ладанок и медальонов, горсть старинных и современных монет. Но тех, странных, ни в одном каталоге не виданных, так ни разу и не заметил…

Я и знаю, что не найду их, но каждую весну что-то неодолимое влечет меня сюда, под крымское небо, под монументальную гору Волошина, на этот пустоватый берег, в эти подводные сады и лощины. И каждый раз, выныривая из зеленоватых глубин бухты, я и жду, и боюсь увидеть на берегу разноцветный островерхий шатер, и всадников, и сидящего на складном кресле воина, пересыпающего из ладони в ладонь тускло мерцающее скифское золото…

Зеленоволосая

Мальчики наткнулись на неё, когда обходили с удочками старую заводь. Заводь уже почти отделилась от реки, затинилась и поросла всякой болотной дрянью. Но рыба тут водилась, и они решили попробовать половить здесь на живца. В дальнем конце заводи, куда уже лет сто никто не забирался, они и увидели её.

Она лежала в тине и тяжело дышала. В первый момент мальчики страшно перепугались и застыли, в любую секунду готовые дать дёру. Но она не шевелилась, и они осмелели. Всё же подойти к ней они решились не сразу. А уж дотронуться – тем более.

Сначала они долго рассматривали её. Длинные зеленоватые волосы, длинная шея, довольно тонкие, но красивые губы, полупрозрачные руки с тонкими изящными пальцами, грудь… От груди мальчики не могли отвести взгляда. Терракотовые соски ярко выделялись на синеватой коже. Когда она открыла глаза, мальчики вздрогнули и попятились, но зеленоволосая не шевелилась, и они снова осмелели.

В конце концов, поняли, что она не опасна.

– Ну вот, – прошептал тот, что постарше, – а говорили, русалок не бывает.

– А может, это и не русалка вовсе, – ответил второй.

– А ног нет, видишь, видишь – хвост.

– Может, это и не хвост вовсе, а просто срослись ноги… Калека просто. Как это… Мутант!

В конце концов, они осмелели, вошли в тинистую воду и, взяв её подмышки, вытащили с мели на берег. Она оказалась совсем лёгкой и не очень большой – чуть больше старшего из мальчиков. Да, что это у неё – сросшиеся ноги или хвост, понять было невозможно.