В этом плане понятия и законы физики абсолютно ничем не отличаются от понятий и законов «логики». И те и другие суть равно формы и законы связи «явлений», т. е. «вещей», как и какими они даны в нашем собственном сознании, в ходе их осознавания, их восприятия и осмысления. Логические формы и законы могут отличаться от физических законов только по степени общности, только количественно и ни в коем случае — не по предмету, в котором они выявляются. Это обстоятельство прекрасно понимает и учитывает любой сколько-нибудь последовательный кантианец в отличие от эклектика, который толкует «логические законы» как «специфические законы мышления», а законы физики — как общие схемы связи вещей вне сознания, вне мышления.
Любой кантианец понимает, что «логические» формы и законы могут быть выявлены и сформулированы только в ходе исследования реального научного мышления как те общие схемы и правила, которым одинаково подчиняются и мышление физика, и мышление химика, и мышление экономиста, ибо нет мышления вообще, которое не было бы ни тем, ни другим, ни третьим, а осуществлялось бы особо, до, вне и независимо от совокупности своих собственных «проявлений». Такое представление о мышлении как предмете логики было бы стопроцентно метафизическим: мышление понималось бы при этом как очередная «вещь-в-себе», как вещь, существующая и мыслимая помимо тех форм, в которых она выступает в качестве явления…
Но мышление физика-профессионала осуществляется («является») в виде физической теории, и потому «формами и законами мышления» физика выступают формы и законы (схемы и правила) познанных и познаваемых в физике явлений. Законами, которым реально подчиняется его интеллектуальная [44] деятельность, являются здесь и закон сохранения энергии, и закон Ома, и максвелловские уравнения, и формула, согласно которой Е = mc>2. То же в химии, в биологии, в любой отрасли знания. В этом смысле «логические» формы и законы абсолютно ничем не отличаются и не могут отличаться от представлений и законов физики — это равно схемы анализа и синтеза явлений, данных человеку в «опыте»: в созерцании, в представлении, в эксперименте. Поэтому «логические» формы и правила можно выявить и понять только в качестве всеобщих (универсальных) форм и схем, остающихся инвариантными в любой сфере явлений; иными словами, как формы и законы, общие и миру физических, и миру химических, и миру биологических, и миру экономических явлений, короче говоря — «мыслимому миру вообще», тому самому «миру», который составляет предмет исследования и мышления физика, химика, биолога, экономиста и т. д.
Что «формы и законы мышления» — всего-навсего лишнее название для форм и законов самого «мыслимого мира», — это не вызывает сомнения ни у одного неокантианца (ни у юмиста, ни у берклианца, ни у махиста), и по этому поводу в философии никогда ни у кого не возникало сомнений, а потому не возникало и спора. Логические (т. е. всеобщие) формы и схемы протекания мышления (теоретического сознания) только и даны логику как формы и схемы мыслимого — познанного и познаваемого — мира или, другими словами, мира, как и каким его рисует наука. В этом смысле выражение «общие принципы познания» совершенно эквивалентно выражению «общие принципы мира». На эту аксиому не покушался ни Кант, ни один из его сколько-нибудь последовательных сторонников.
Именно поэтому никому из философов никогда и в голову не приходила нелепая затея построить рядом две разные науки, одна из коих трактовала бы о принципах познания мира, а другая — о принципах познаваемого этой наукой мира. Для любого кантианца и прежде всех для Канта очевидно, что две разные науки тут принципиально невозможны, что это одна и та же наука — как по предмету (тут один и тот же предмет), так и по составу понятий, этот предмет выражающих (это одни и те же понятия, которые Кант рассматривает в своей «трансцендентальной логике» — категории качества, количества, необходимости, субстанции, причинности и т. д.). Рассматриваемые как принципы суждений с объективным значением, как схемы синтеза представлений в научном познании, категории и выступают как формы организации опытных данных в научную картину мира.
Для Канта это именно «принципы познания», а точнее — [45] теоретического познания, универсальные схемы связывания представлений в составе научной картины мира.
Сам по себе взятый, этот взгляд на категории не заключает в себе еще ровно ничего ни специфически кантианского, ни специфически идеалистического, — это просто остро выраженное понимание активной роли всеобщих категорий (и шире — понятий вообще) в процессе познания, в процессе построения научной картины мира, в процессе построения научного мировоззрения.
И этого момента в кантовском понимании категорий не оспаривал впоследствии уже никто — ни Фихте, ни Гегель, ни Фейербах, ни Маркс.
Специфичным для Канта является другое — принципиальное и категорическое отрицание возможности построить цельное научное мировоззрение или, что то же самое, — отрицание за наукой (за всей совокупностью наук) способности играть роль мировоззрения, выполнять функцию мировоззрения.
