Ленинградский коверкот - [15]

— Мам, я хочу почитать книжку. Любую, которую написал Чехов. Помнишь, ты про него рассказывала?..

Стояла августовская ночь. Он лежал на террасе, где постелила ему мама. Лампу поставил на старый табурет в изголовье дивана. Желтоватый свет падал на постель и плечи мальчика, на голову, бросая тень, как бы отползавшую от подушки. На террасе чуть пахло керосином, жареным хлебом. А еще ранними яблоками, этот тонкий душистый запах всегда вызывал слюну у него, даже когда он и не был голоден. Из неплотно прикрытых окон тянуло свежестью и садом; было слышно, как где-то попискивала летучая мышь.

Вася ничего этого не замечал. Он читал про собаку, которая потеряла хозяина. Она бежала по улице, а кругом толкались все незнакомые ботинки и галоши. Шел снег, собака была мокрая, усталая и голодная. Она скулила, и она была без хозяина… Мальчик перенесся в мыслях туда, на сырую холодную улицу. Он не заметил сползшего одеяла и дрожал. Казалось, что снег засыпает и его. И когда голодная Каштанка, прижавшись к подъезду, стала горько плакать, он тоже ощутил сильный голод. Мальчик машинально нашарил под подушкой яблоко и сочно захрустел.

Было слишком поздно, один раз приходила мама, и он еле-еле уговорил. И уже немного резало глаза…

Он уснул за полночь, когда дочитал до конца. Это была его первая книга после «Родной речи». И засыпая, он еще раз представил себе светлый круг арены и собаку. И как она услышала свое настоящее имя. Вначале не поверила, а потом услышала снова и ринулась на знакомые, родные голоса. Она прыгала через кресла, плечи и радостно повизгивала от счастья. От хозяев привычно пахло столярным клеем. «Здорово!» — подумал мальчик и стал засыпать, мечтая о завтрашней прогулке. Она стала для него такой явной и определенной, что он на миг испугался: «А вдруг просплю?» Но вспомнил, что мама утром будет готовить завтрак здесь, на террасе, и он-то уж обязательно услышит! И, вздохнув с облегчением, он уснул под сонно-далекое бряцанье алебард и щитов, копий и мечей.

Солнечным звонким утром, приготовив завтрак, мама подошла к Васе.

Мальчик спал. На табурете лежала книга. Мать взяла ее. Она была раскрыта на последней странице. И там детским почерком написано: «Книга очень хорошая. Вася».

Мать улыбнулась и тронула сына за плечо…

ПОЕЗДКА

Он ехал к другу детства. Поезд медленно въезжал в заснеженный приморский город, и слева, в окно вагона, было видно море. Он сидел уже одетый в пальто, и в ногах была старая спортивная сумка. Он смотрел в окно на зимнее оловянное море, к которому привык за последние годы, и слушал хлопотливую болтовню соседей, готовившихся к высадке.

Когда люди начинают вспоминать друзей детства?.. Когда появляется сладкая грусть по минувшим дням и хочется вернуться туда, где все это было, — увидеть дом, который наверняка покосился, двор, где слышишь зовущий крик матери?.. Когда начинаешь терзаться мыслью, что делал раньше, почему не мог сюда прийти и не видел, как во дворе роняет сережки береза?.. Когда он об этом впервые думал? Может, когда неумело еще надел форму морского пехотинца в учебной роте и круглая колючая голова напомнила о деревенском лете, жарком и душистом: они стриглись наголо, чтобы лучше нырять под корягами в капризной колобродливой речке. Легенды о водяном, который хватает за волосы. Когда это было?

В его деревню Мишка приезжал каждое лето. Его так все и звали: Мишка из города… Они дружили, не таили ничего друг от друга, иногда дрались, но от этого лишь крепла их дружба и они сами. Они понимали друг друга; впрочем, в их возрасте все сложное казалось проще и яснее. Каким стал Мишка? Прошел ли он уже полосу первых, кажущихся решающими в их жизни неприятностей, когда, если рядом нет близкого человека, замыкаешься в себе и много думаешь, а правильно ли поступаешь?..

Поезд остановился, потом дернулся и затих окончательно. Все, толкаясь и гомоня, повалили к выходу.

Было хмурое февральское утро. Снег сухо шуршал под ногами.

Он поднялся вверх от вокзала. Как писал Мишка, стал ожидать автобус «единицу». Вся приехавшая масса людей была на остановке, и он понял, почему они так спешили. С утра подмораживало, и казалось, будто множество людей курит невидимые папиросы. Подходили автобусы, их яростно, некрасиво штурмовали. Толкались девушки, женщины, парни… Все куда-то спешили.

На первый номер народа было меньше, и он вошел почти спокойно, спросил, далеко ли конечная, а узнав, протиснулся боком к окну на задней площадке.

Он еще не привык к гражданской одежде, ловил себя на том, что вздрагивает при виде офицера, а в голове бьется мысль, все ли пуговицы застегнуты. Может, оттого, что не начал еще работать. Он только устроился, получил аванс и отпросился на пять дней якобы по семейным обстоятельствам. Захотелось съездить к Мишке. Нет, как здорово, что он сейчас увидит Мишку! Три года служил и только на последнем узнал, что Мишка учится здесь в институте и живет у своей дальней родственницы, тетки что ли, а это — конечная остановка автобуса номер один. Он вспомнил последнее Мишкино письмо, где тот писал: «Петруня, заглядывай! В феврале каникулы у меня. И вообще, черт ты этакий! Совсем оборзел». Дело в том, что у него фамилия Борзых. Петр Борзых.