Ленинградский коверкот - [17]

Вскоре он говорил с вахтершей, повторял Мишкину фамилию и смотрел, как она водила пальцем в журнале, шевелила губами, а потом взглянула на него поверх очков и еще раз спросила фамилию Мишки.

— Двадцать третья комната, молодой человек. Второй этаж, за холлом сразу.

Радуясь, как все легко и обыденно получилось, он шел по коридору на стук пинг-понга, миновал то, что здесь именовали холлом: крохотный закуток, где стоял теннисный стол, и справа, увидел дверь с номером двадцать три. Постучал, нажал на ручку — комната была заперта. Он обернулся к игравшим и увидел Мишку.

Сначала он увидел гурьбу парней — заснеженных и красных, в шерстяных тренировочных костюмах и шапочках, в мокрых кедах, оставляющих следы на полу, и с ними был Мишка. Он шел такой же развалистой, усталой походкой футболиста и нес в руке мяч.

Борзых сдержанно улыбался и ждал. Ребята прошли. У двери остановился Мишка и парень, которого раньше Борзых не заметил. Этот парень участия в футболе не принимал, вероятно. Был чист, красив, очень свободно и ловко, не глядя, проворачивал ключ в замочной скважине.

— Салют, Мишка! — окликнул Борзых.

Мишка оторопело уставился на него, потом нос у него сморщился, как в детстве от улыбки, и он загудел:

— О-хо-хо! Петька?! Борзой! Ха-ха!..

Он ударил Петьку в плечо, а тот ответил, и они, толкаясь и гогоча, ввалились в комнату.

— Здоров, здоров стал, — говорил Мишка, все еще толкая его в плечо и оглядывая. — Ручки-то, ручки! Ты посмотри, Сева, — обратился он к парню. — Вот против таких ручищ я часто махался в детстве. Каково?!

— Но ты никогда не плакал и не жаловался, — сказал Борзых. — И даже один раз разбил мне нос.

Они засмеялись.

— Ты не получил мое письмо?

— Да почему… получил… — замялся Мишка и зачем-то посмотрел на свои пальцы.

Неожиданно грянула музыка, ударив по ушам: Сева включил магнитофон. Мишка сморщился и обернулся к Севе:

— Сделай тише. Понимаешь, — стал говорить Петьке, — подвернулась путевка. Всего двенадцать рэ. Здесь одни студенты сейчас. И их очень трудно достать, путевки. Надоел город. И вот сюда на целых две недели… Да ты садись, чего стоять. На кровать прямо и пальто сними.

Борзых разделся.

— Не прибарахлился еще? — заметил Мишка и кивнул на фланель.

— Нет еще. Не успел.

— Я пойду, — подал голос Сева. — Маг пусть стоит.

— Погоди, — отмахнулся Мишка, — квартиру быстро нашел? Тетка дома была? Рассказала тебе, да?.. — задавал он вопросы, а Борзых подумал, что Мишка вопросы задает просто так, чтобы что-то говорить.

— Да, объяснила.

— Спальник я, вероятно, сразу захвачу, — сказал Сева. — И остальные тряпки тоже. Только бы не растаял снег…

При этих словах Мишка озабоченно посмотрел в окно.

— Впрочем, в горах он останется, — продолжил Сева.

— Да, постой, — спохватился Мишка, — а кого мы позовем?

— Конечно, тех, кто завтра пойдет тоже.

— Куда? — спросил Борзых.

— А? — Мишка повернул голову. Засветившиеся глаза его вновь потухли. Он отвел взгляд в сторону. — В поход. В горы.

— Я думаю, — говорил Сева, — лучше медичек, чем филологов. Я прошлый раз замучился их споры о Прусте слушать…

— О ком? — вырвалось у Борзых, и он покраснел.

Сева приподнял брови:

— О Прусте… А медички — те проще. Я заметил: они никогда не спорят. Им эта гистология, или как там ее, чувствую, не в жилу, чтобы еще и спорить… — Он помолчал и добавил: — Да и развитей они. Так сказать, всесторонне, — и он красиво ухмыльнулся. — Через часок будь готов, — сказал он и вышел.

В комнате застыло неловкое молчание. «Вот так, — подумал Борзых, — не вовремя я подъехал».

— Домой не ездил? — спросил Мишка.

— Нет.

— Ты как сейчас? Где?

— Устроился на завод.

— Правильно, — Мишка замолчал. Потом спохватился. — Да, вот где ты переночуешь сегодня? У нас, понимаешь, нельзя посторонним. Два дня назад выгнали одного и высчитали за питание. Знакомого приютил на ночь. И с комендантом бесполезно говорить… Строго здесь, но ничего вообще-то…

Борзых вспомнил, как бесстрашно Мишка прыгал со старой мельницы в реку, а выныривая, всегда швырял на берег гальку со дна. А еще, когда разбили окно, играя в футбол в больничном дворе, то Мишка сказал, что разбил он и принял всю вину на себя, зная, как крут в таких случаях Петькин батя. Сейчас он подумал, что это было давно, так давно, что кажется, и не было вовсе.

— Хотя можно у Севы. Он местный, у него и переночуешь. Я отведу тебя…

— Не нужно. Не беспокойся, мне завтра на работу в ночную, — соврал Борзых. — Я поеду. Я так заглянул… Просто посмотреть.

Мишка засуетился:

— А может, все-таки переночуешь? Вечерок проведем. Дамы подойдут… А мы повспоминаем старое? А?.. — И опять же, чтобы что-нибудь говорить, спрашивал Мишка, все так же суетясь и шагая по комнате. Не получив ответа, он все говорил и говорил, рассказывая что-то.

Борзых не слушал его. Он смотрел в окно и думал, что наконец-то за весь день у него согрелись ноги. Когда Мишка умолк, Борзых повернулся к нему. В руках у Мишки была полиэтиленовая канистра: возможно, он давно вертел ее в руках.

— Пойдем пивка возьмем, — предложил Мишка.

— Пойдем.

В коридоре Мишка сунул ему канистру в руки, попросил обождать минутку и скрылся в соседней комнате. Когда вышел, улыбнулся: