Ленинградский коверкот - [14]

— Пенсне, — вставил мальчик.

— Верно, — подтвердил мужчина. — Видал?

— На картинке.

— И это был в будущем знаменитый писатель Антон Павлович Чехов.

— Вспомнил! Вспомнил! — закричал мальчик. — Мне мама рассказывала. Мама говорила, что он был замечательный человек, а еще большущий интеллигент. Дядь Вась, а что такое интеллигент?.. И он умер от чахотки. Так раньше туберкулез называли, это когда кровью кашляют, — выпалил мальчик.

— Постой, постой!.. Откуда ты знаешь? — спросил мужчина.

— У мамы в больнице висит портрет на стенке. Я ее еще маленький спрашивал.

— Да, Вася, болел. Однажды он собрался и уехал на Сахалин. На поезде, лошадях, пароходе, пешком… Он смотрел, как живут люди, лечил их, делал перепись населения на острове, а вот сам не уберегся… Вот здесь на скамье он, возможно, и составил план этой поездки, размышлял, писал письма, писал рассказы…

Мальчику опять стало стыдно. Он представил, как резал скамью, и покраснел. «Еще старался, как дурак. Наверно, язык высунул». Он знал, что в школе на уроке рисования всегда высовывает язык, когда рисует, о чем регулярно напоминает Маргарита Яковлевна. «Отчего это? Может, от удовольствия: я люблю рисовать. Ну а здесь? Здесь совсем другое дело, здесь не только язык. Здесь…»

— Пойдем? — спросил мужчина.

Они спустились в овраг.

— Я хочу к реке, — вдруг вспомнил мальчик.

Шли по оврагу. Потом по тропинке, которая, если проходила у подножия сосен, то была вся переплетена жгутами корневищ, и, чтобы не спотыкаться, мужчина и мальчик взялись за руки. Стволы сосен были смолистые и желтые в лучах заходящего солнца, как отваренная кукуруза. Навстречу то и дело попадались загорелые парни и девушки с турбазы. Все в шортах и босиком. Мальчик снял сандалеты и тоже пошел босиком. Так они вышли к шоссе, которое еще не остыло после жаркого дня.

— Приятное… Оно теплое, постоим немного? — предложил мальчик.

— Хорошо, — согласился мужчина. Здесь было красиво, и он понял, что мальчик хочет посмотреть кругом, и, не дожидаясь вопроса, сказал: — Во-он туда мы завтра пойдем… Видишь? — И он повел рукой в сторону далеких куполов, едва тлеющих в вечерней синеве.

Река была внизу — шоссе шло по самому берегу. На той стороне тянулся узкий пляж. Он был пуст, лишь несколько ребят играли в футбол на песке. На них никто не кричал, игра получалась, и мальчику, само собой, захотелось туда, но он подумал, что уже поздно, да его бы, пожалуй, и не приняли. И, поправив майку, сказал:

— На ту сторону не пойдем.

И они двинулись по краю шоссе. Опять дядьки махали удочками. Некоторые сидели, смотрели на поблескивающие колокольчики, подвешенные к леске, а в клеенчатых пакетах, еще живая, билась пойманная рыба.

— Зайдем ко мне? — спросил мужчина. — А потом я посажу тебя на автобус, и поедешь домой.

— Зайдем, — взросло ответил мальчик.

Свернули с шоссе, поднялись по узкой улочке.

— Вот сюда…

По бокам дорожки до самого крыльца росли цветы, и они сильно пахли.

— Как много цветов! Это розы, да, дядь Вась?.. Я никогда не видел, как они растут!

— Хозяйка любит цветы. Ну а мы?.. Мы… — мужчина вдруг задумался. — А мы в ладонях заскорузлых все держим нежные цветы… — чуть хрипловато прочитал он. — Хорошо сказано, а, Вась?

— Да. А кто это сказал, Чехов, да?

— Нет, один поэт…

Они сидели за столом и ели грецкие орехи. Мужчина сдавливал орех в кулаке, пока не раздавался глухой хруст.

— Ого! — восхищался мальчик.

— Вот подрастешь, — ответил мужчина.

Наступали сумерки. Мальчик чувствовал себя свободно и просто. Они о многом друг друга расспрашивали, обсуждали завтрашнюю прогулку. Между ними возникло то мгновенное, беспричинное, но крепкое и дружественное влечение, которое так понятно и естественно лишь между взрослым и ребенком.

— Спасибо, — поблагодарил мальчик и поднялся. — Мне пора.

Они вышли.

— Дай-ка ножик. — Мужчина наклонился и осторожно срезал розу. — Держи!..

Цветок был холодный с капельками вечерней росы. Мальчик поднес его к лицу, потом ближе, и нос стал холодным и тоже мокрым.

— Хорошая и колючая… — сказал мальчик. — Правильно же, дядь Вась, хорошая и колючая…

— Остановку знаешь?

— Ага, больница.

— Третья отсюда, — уточнил мужчина. — Завтра у той же липы, часов в десять… А мама отпустит?

— Я ей все расскажу, и она отпустит.

— Ну ладно. Вот и автобус.

Двери задвинулись, и мальчик помахал рукой. В автобусе уже горел свет. Пассажиров почти не было, и от пустоты казалось как-то особенно чисто и светло. Мальчик вдыхал запах цветка, по временам дул на розу, и лепестки едва-едва шевелились.

…Вася через силу пил кипяченое молоко. Нужно было выпить все: полную кружку. Мама сидела рядом и смотрела, как Вася жевал поджаренный с яичком хлеб и запивал молоком. С трудом проглотив пенку, он сказал:

— Вкусно, — и подумал: «Вот сейчас я и спрошу». Он открыл было рот, но мама поднялась и стала убирать со стола. На террасу влетел мотылек и кружился у настольной лампы. Мальчик смотрел, как он тыкается и, точно слепой замерзший щенок, упрямо жмется к абажуру, часто махая крылышками. «Вот сейчас я ей расскажу, и она отпустит».

— Мама!

— Ты что-то хочешь сказать, Вася? — спросила мама и подошла к столу. Она улыбалась, у нее, видимо, было хорошее настроение. И мальчик вдруг представил себе, как ему придется объяснять сейчас, а мама сначала не поймет никак, о чем он просит, а поняв, перестанет улыбаться и примется отчитывать Васю, будет говорить о том, что Вася… Вот этого-то ему и не хотелось, и вообще, ведь они были у дедушки, были там, где родилась мама, а сейчас такой чудесный вечер. Пусть все сегодня таким же и останется. Он взглянул на мотылька и сказал: