Ленин. Политическая биография (французский вариант) - [59]

Но в таком случае, если русская революция должна была неизбежно привести к большевизму, возможно, было ошибкой или даже преступлением устраивать ее?

Есть несколько ответов на этот будоражащий вопрос. Можно ответить, и отвечают, что никто не устраивал эту революцию; она сделалась сама собой. В какой-то мере это верно. Еще говорят, что революция была сделана теми, кто стал первыми ее жертвами: царем и его министрами. И это верно. Говорят, что со всеми теми катастрофами, к которым она привела, революция все же лучше, чем стоячее болото старого режима, ибо «путь к лучшему пролегает через худшее». Это мнение высказывал в весьма трогательной форме в своем дневнике в заточении несчастный Шингарев, депутат от кадетов, брошенный в тюрьму без всяких оснований «великими» большевиками и зарезанный в больнице «мелкими». И в этом тоже есть своя правда. Можно сказать, наконец, что с точки зрения национальной, революция явилась бедствием и преступлением, поскольку привела Россию к расчленению, разрухе и неслыханным несчастьям. Таков будет ответ на поставленный вопрос со стороны наших Бюрке, наших консерваторов и наших умеренных либералов, которых нам не следует поддерживать.

Но главное не тот вердикт, который вынесет русской революции история, главное — урок для будущих поколений. А урок этот состоит в следующем: Нравственный и политический итог революций, свергающих деспотизм, может быть и чаще всего бывает позитивным, несмотря на их очень тяжелое отрицательное содержание, поскольку деспотические режимы сами по себе являются медленными революциями и несут на себе самую большую часть ответственности за те страшные последствия, к коим приводят. Но в странах, где правит всеобщее избирательное право и гарантирована свобода слова, — эти два мощных инструмента освобождения человечества, — любая революция — катастрофа, а всякий призыв к революции — преступление.

В настоящем состоянии нравственного и интеллектуального развития человеческого рода революция сопровождается страшным необузданным шлейфом преступлений, огромным количеством жертв, разрушением, ненавистью, обманом, циничной демагогией, делающими людям невыносимой саму мысль о ней — зачастую вполне достойную; она приводит лишь к резне, дикости и всеобщей политической прострации.

Таков критерий, применяемый нами ко всем прошлым и будущим революциям.

Русская революция марта 1917 была благом, поскольку опрокинула один из самых губительных деспотических режимов истории. Немецкая революция также была благом, поскольку заменила свободным республиканским строем Империю Вильгельма II, его почти абсолютистское правление , погрузившее мир в траур и предавшее Европу огню и крови. Но большевистская революция и революция спартаковцев были бедствием и преступлением, оттого, что были направлены против строя, основанного на суверенитете народа, обладающего всеми возможными гарантиями для борьбы идей и политических тенденций.

— Но в таком случае, если революционная идея, по- вашему, провалилась, что вы предлагаете вместо нее, чтобы продвигать человечество к лучшей доле? Неужто вы возвращаетесь к устаревшим и наивным (если не лицемерным) идеям сотрудничества классов? Правящие классы никогда не пожелают отречься от своих вековых привилегий в пользу коллективизма. Утопия думать, что капитализм может быть уничтожен без гражданской войны. Как вы представляете себе это: наши миллионеры безропотно склонят голову перед силой вашего убеждения? (это ленинская мысль).

Я не представляю себе ничего подобного. Не представляю себе, чтобы капитализм мог быть уничтожен гражданской войной, которая, в конечном счете, лишь утверждает идеи охранительного толка. Эта книга вообще построена на очень четком distinguo[293] между тем, что есть, и что было бы желательно. А что касается пресловутого классового сотрудничества, оно, безусловно, крайне желательно: мир всегда лучше ссоры. Но в настоящий момент я его вижу возможным лишь в нескольких исключительных случаях, слишком редких, чтобы можно было взять их за основу политической и социальной доктрины. Нравственное и интеллектуальное состояние человечества сегодня не позволяет строить большие надежды на ближайшее будущее. Что до далекого будущего, то ни я и никто, кроме разве что ораторов на митингах, не знает, что нам уготовано.

У меня не больше, чем у Ленина, веры в доброту и чувство справедливости миллионеров. Как и в добродетель и великодушие пролетариата, так им расписанные; я совсем не верю, что серьезное политическое учение может вообще быть основано на этих чувствах. Только на здравый смысл и прежде всего на чувство заинтересованности следует ему ориентироваться; да и, как показывает опыт, даже в этом случае у него не всегда есть шанс быть выслушанным. Человечество ведомо атавистическими инстинктами, заразными течениями из области духа, которые материалистическая доктрина всегда игнорировала и которые война всколыхнула со всем тем ужасным, что в них было заложено. Разум всегда запаздывает, как полиция на место преступления. Но все же он появляется, и не доказано, что человечество абсолютно неспособно извлечь хоть какую-то выгоду, какой бы минимальной она ни была, из суровых уроков, преподнесенных ему.