Лена и ее любовь - [13]

А она говорила и говорила, увеличивая грозящую опасность.

— Я еще вам расскажу, — говорила она, — что мне вчера ночью привиделось в гостинице, в «Глобе», когда я не могла уснуть из-за поездов и их маневров. Красные плюшевые шторы пропускали в комнату свет со станции. Красный цвет, вдруг все стало красного цвета. Я закрыла глаза, и под мои веки тоже проник красный цвет, и из него сложились кирпичные лагерные постройки. Подъехали туристические автобусы, люди вышли. Первым — гид. За ним остальные. Многие теряли на ходу использованные бумажные платочки. «Открытки можно купить после», — объявил гид. Потом появилась первая табличка: «Опасно для жизни! Вы покидаете человеческий сектор».

— Вам это приснилось? — перебил священник.

— Нет, это заявка. Создана вчера ночью. В соседнем номере, пока я размышляла, кто-то печатал на портативной машинке. Стук клавиш подтверждал, что мои мысли разумны и кто-то их сразу записывает. Я думала о Людвиге. Сочтет ли он мою заявку разумной? А вы как думаете? Хотите ее послушать?

— Нет, — услышал священник свой голос. Снова взял стакан. Пальцы были влажными, стекло холодным.

— Мне надо идти, — сказал он.

— Не хотите меня выслушать?

— Нет.

— Оттого, что вы не обладаете воображением.

— Именно так, — подтвердил он облегченно. Лена уселась на единственный табурет у барной стойки и закинула ногу на ногу.

— Ну, я пошел, — повторил он и оттолкнулся обеими руками от стойки. — Я пошел.

Лена не вслушивалась. Тихо задал еще один вопрос и обрадовался, что она снова не слышит. На часы смотрит. Ждет кого-то.

— О’кей, — проговорила. — Сама справлюсь. Идите уж.

Когда священник вернулся домой, Юлиус Дальман все еще баловался с телевизором. Взбив диванные подушки, соорудил гнездышко и уютно устроился в нем.

— Уютно, правда? — опять сказал он, увидев в дверях священника. В квартире пахло попугаем, хотя попугая тут никогда не было. На столе чесночная колбаса нарезанная и соленый огурец надкушенный. — Тебе нехорошо?

— Да.

— Зато мне хорошо, — заключил Дальман и снял ботинки. Может, поэтому так запахло анисом? — Отчего же тебе нехорошо? — все-таки поинтересовался он, но опять уставился в телевизор.

Когда было давно уже за полночь, Дальман снова надел ботинки.

— Выйдешь со мной еще разок?

— И куда же?

— На вокзал, там наверняка есть сигареты. К тому же на вокзале начинаются все хорошие истории, — пояснил Дальман, по-прежнему пребывая в прекрасном настроении.

А священник готов был дать себе пощечину. Зачем он сказал Лене такую глупость? Повезло ему, что вопрос растворился в шуме. И все-таки. «А что там с этим Людвигом?» — вот что спросил он перед уходом.

…и Дальман

Женщина чуть отстала в темноте. Мужчина подошел к таксисту, быстрым движением поднес руку ко рту. Тот понял и дал ему прикурить. В коротком свете пламени видно, что мужчина блондин, что у женщины густые темные волосы. Они постояли втроем у белой «шкоды», а в это время Дальман в ресторане гостиницы «Глоб» все еще смотрел вниз, отодвинув занавеску. Столы за его спиной были накрыты для завтрака белыми скатертями. Взглянул на часы. Начало третьего. Посмотрел на дом по ту сторону улицы. Там открыта дверь в коридор. Там громоздится мгла, превращая знакомый дом в развалины. Там жил когда-то Дальман.

«О. — ворота в Галицию», — только и сказал священник, рухнув на скамейку у автобусной остановки. Ни с того ни с сего, и лицо печальное. С вокзала разносился в ночи перестук товарных вагонов, их составляли в поезда. Улица перед вокзалом погрузилась в глубокий сон, как зимой деревня под снегом. В надписи «Глоб» различались лишь очертания букв, пустые, без подсветки. Майский воздух и тишина охватили обоих. И ни малейшего признака жизни других людей, доказавшего бы, что они не одни в этом мире.

— Пойду-ка гляну, нет ли у них там сигарет, — произнес Дальман, показывая на вход в гостиницу. Тут-то и подкатило белое такси, а священник на скамейке скрестил под сутаной свои длинные и тонкие ноги.

— Я подожду, — обронил он.

Когда Дальман вошел в отель, бледная девица с бантом в волосах всеми десятью пальцами уперлась в стойку рецепции. И наклонилась вперед, так что он мог заглянуть в самую глубину выреза, в глубину свалявшегося розового свитерочка.

— First floor — буркнула она. — Cigarettes, first floor[3].

«Чем невыразительней девушка, тем больше у нее бант. Это Восток», — отметил про себя Дальман. Яркий, но неуютный свет зарешеченной люминесцентной лампы над стойкой прорезал пространство. Девушка заперла за ним стеклянную дверь на улицу. Он поднялся этажом выше к сигаретному автомату, в коридоре между номерами вскрыл на ходу пачку, помедлил, взглянул на закрытые двери и цифры над ними, а потом направился в темный зал буфета. Подойдя к окну, сдвинул в сторону прокуренную занавеску, — поглядеть на священника. Тот сидел на автобусной остановке. На улице ни одной машины. И вдруг он увидел внизу ту пару в ночной тьме, увидел, как оба идут к таксисту. Дальман прижался носом к стеклу. Он не ошибся. Два, три раза стукнуло сердце — женщина подняла взгляд вверх, к окну, но его не заметила.

— Нет, — промолвил Дальман, поправляя очки. — Этого не может быть.