Лемур и его еноты - [6]

МиКола Питерский.

Считалось, и не без оснований, что он помогает дедушке в работе. На самом же деле вотуж битый

час,

как он держал всеми имеющимися у него руками заточку, дожидаясь, пока этот инструмент вдрук

понадобится деде для чевонипопадя. Но стальная спиральная пружина, приводящая в дейцтво сей

ацкий девайз и

которую нужно было впендюрить в свое место, была упряма, как "проходи! не задерживайся!"

а деда был терпелив, как "да-да?...да-да?". И казалось, что конца-края этому ожиданию не будет.

Это было обидно, тем более что из-за соседнева забора вот уже несколько раз высовывалась одна

из голов

Симы Сивухова, человека расторопного и сведущего весде и фсюду. И этот Сима Сивухов языком, головой и

руками подавал МыКоле знаки, столь сранные и загадотчные, что даже пятилетняя МеКолена

сеструха Татьянка,

которая, сидя под липою, сосредоточенно пыталась затолкать репей в пасть лениво развалившейся

псевдособаке,

неожиданно завопила и дернула деду за штанину, от чего голова Симы Сивухова мгновенно

исчезла.

Наконец пружина легла на свое место.

– Человек должен трудиться, – поднимая влажный лоб и обращаясь к КоЛе, наставительно

произнес седо ватый

джентльмэн Ф. Г. Колокольчикоff.

– У тебя же такое лицо, как будто бы ты съел всю касторку... Каторой я тебя угощщал прошлый

раз!

Подай заточку и возьми клещи. Труд облагораживает человека. А так же: Труд - сделал из абезьяны

человека.

Онже - превратит его в лошадь. Тебе же душевного благородства как раз не хватает.

Например, вчера ты схарчил четыре шлюмки мороженого, а с младшей сестрой не поделился.

– Туфту гонет, чисто па беспределу! – бросая на Татьянку сердитый взгляд, воскликнул пойманый

на крысянтечесве НеКолай.

– Три раза я давал ей аткусить от шлюмки скока сможет. И она же, лярва - на меня стучать?!!! Да

еще по дороге

с маменова стола пирошки подрезала... И пятнатцать капеек царскими червонцами.

– А ты... А ты ночью по веревке из окна лазил, – не поворачивая головы, хладнокровно ляпнула

Татьянка.

– У тебя под подушкой фонарек ессь. А в спальню к нам вчера какой-то фулюган кидалца камнями.

Кинет да посвистит, кинет да еще свистнет. Свиснул бы луче вхуй - там тожа дырка, сЪязвила

малалетка.

Дух захватило у МиКолы Питерскова при этих наглых словах бессовестной Татьянки.

Дрожь пронизала тело с головы до пяток. Но, к счастью, занятый работой деда на такую

опасную клевету внимания не обратил или просто ее не расслышал.

Очень кстати в сад тут вошол, мимоходом с Базы и с хабаром Сидороветч и, махая руками как

мельнеца до КеХота,

начел плакаца за жысь:

– А у меня, батюшко Федр Грегорич, жулики ночью чуть было дубовую кадку со двора не

своротили.

А сегодня правельные пацаны сказали, что чуть свет у меня на крыше двух кавота видели: седят на

трубе,

деманы проклятые, ноги свесели и болтают чем нипопадя.

– То есть как? - на трубе? С какой же это, позвольте, целью? – начал было удивляца жентльмэн.

Но тут, со стороны курятнека раздался лязг и звон - кабуто метро снова паехалов разные стораны.

Заточка в руке седого дрогнула, и упрямая пружина, вылетев из своего гнезда, с визгом и криками

"Зародину! Заставили!!Дасталина!!!"

брякнулась ап железную крышу.

Все, даже Татьянка и йё ленивая собака, разом обернулись, не понимая, кому да звон и вчом дело.

А НеКола Питерцкий, не говоря ни сдраствуй ни пращай, метнулся заяцем через морковные грядки

и поминай как звали.

Он остановился тоько возле коровьего сарая, изнутри которого, так же как и недавно из курятника, продолжалися резкие звуки,

кабудто бы ктото бил гирей кавота по отрезкам стальной рельсы и ребрам. Здесь-то он и столкнулся

с Симой Сивуховым,

у которого взволнованно и спросил:

– Слушай... Слышыш??? Я не пойму. Это чевво?.. Тревога?

– Та не! Это, кажися, по форме номер один позывной сигнал общий. Типа наверна на обед.

Они перепрыгнули через забор, нырнули в дыру ограды парка. Здеся с ими столкнулся лбами

широкоплечий,

крепенький Болтек. Следом подскочил Василий И. Ландаву. Еще и еще коекто-то и коегде-то. И

бесшумно, проворно,

одними только им знакомыми ходами они неслись к какой-то цели, на бегу коротко

переговариваясь:

– Это треввога?

– Да нет! Это форма номер один позывной общий.

– Какой позывной? Это не «три – стоп», «три – стоп». ЭтоЖ какой-то болванчек кладет колесом

десять

ударов кряду по часовой стрелке.

– А вот посмотрим! Что на север!

– Ага, проверим!

– Вперед! Молнией!

А в это самое время в комнате той самой дачи, где ночевал "Ж", стоял как Карбышев, мальчуган

лет, этак ...адцати.

На нем были легкие чорные брюки из кевлара, со свентцовыми встафками и темно-чорная

безрукавка с вышитой

во всю спину красной звездой.

К ему подошел седой лoхматый старче. Холщовая рубаха его была шита из коры липы и бедна как...

как крыса с бровеносца вПотёмках.

Широченные, не по моде штаны – в заплатках огромных накладных карманоф.

По колено, одна ево нога была пристегнута ремнями к грубой деревяшке. Другой он держал

запиську,

а в руке сжимал старый, ободрАтый револьверт системы Винстон-Лайт.

«Ка-ро-тче кло-ва-н, код-да бу-ишь ух-ха-дит-ть, за-хло-пни к-реп-пт-че д-верь.» – послогам

насмехался старче.

– Итак, может быть, ты мне все-таки скажешь, кто ночевал у нас сегодня на МОЁМ диване и смял