Лемносский дневник офицера Терского казачьего войска 1920–1921 гг. - [4]

Дядюшка Владимир Михайлович Остапенко, сумевший, невзирая на скверное здоровье и вытекающее отсюда влечение к постоянному лежанию на «досадной укушетке», хотя бы частично расшифровать и переписать то, что мы сейчас называем «Лемносским дневником» его брата Константина, был мужем тетки моей мамы (бельгийско-голландская ветвь нашей семьи). Родным дядей он не был, но, несмотря на это, все мы, дети, – и старший брат Сергей, будущий архиепископ Евкарпийский Сергий, и сестрица Надя, и я сам, – звали его просто «дядей», тогда как все друзья и знакомые отца были для нас «дядей Федей Любимовым» или «дядей Колей Колесниковым» (равно как и его тезка Березовский), или «дядей Митей Горбатовым» и т. п. А Владимир Михайлович оставался просто «дядей» – единственным и, значит, исключительным.

Родился он 23 января 1901 г. н. ст. в Алешках, что напротив Херсона, где его отец был акцизным чиновником. Отца затем направили на службу во Владикавказ, где дядя с братьями провели вплоть до Гражданской войны свои отроческие годы. Дядюшка считал себя «кавказским человеком», любил рассказывать про гимназические походы в горы, о горцах и аулах. Недаром его любимым писателем оставался Лермонтов – свой, кавказский…

Об участии своем в «гражданке», эвакуации и болгарской «каторге» он нам рассказывал весьма скупо, видимо, не желая смущать ребятишек излишними жестокими деталями. После болгарского «сидения» он попал в Бельгию, где некоторое время трудился на шахтах в Лимбурге (Звартберг), а затем в 1928 г. сумел поступить в Лёвенский католический университет. Окончив высшее образование со званием инженера в 1936 г. (с грехом пополам, поскольку его французский был невообразимо смешон), он первое время работал в Брабантской электрокомпании и разъезжал на своем «валисипеде» по окрестностям нашего Лёвена, проверяя трансформаторные будки. Затем определился в университет, на факультет химических наук, где и прослужил до ухода на пенсию заведующим лабораторией у профессора Сметса.

В душе он остался русским до самого конца, что явствует, между прочим, из того факта, что он не пожелал подавать заявку на бельгийское гражданство, и таким образом до конца жизни остался апатридом, человеком без гражданства. Его русскость, связанная с неимоверным человеколюбием и добротою, подтверждается и тем, что в первые послевоенные годы у дяди и тетушки Евлалии Эдуардовны трудилась домработницей некая Дуся, из «остарбайтеров». А после кончины нашего отца дядя (будучи уже вдовцом) всецело посвятил себя нашей осиротевшей семье. Но и раньше наша жизнь, я имею в виду детей, тоже была как-то немыслима без присутствия и участия дяди. Да и для «русского Лёвена» в целом, поскольку он долгое время был старостой лёвенского православного храма во имя святых Георгия и Татьяны.

Несмотря на прескверный музыкальный слух и полнейшее неумение петь, он ужасно любил оперу и неоднократно возил меня в Брюссель, в Театр де ля Монэ, где платил за лучшие места в партере! А ночные походы, особенно в полнолуние, по Арденнским лесам, без карт и без компаса, конечно – это просто наслаждение… Вот таким человеком и остается в моей памяти дядюшка Владимир Остапенко.

После его кончины 23 июня 1971 г. в старческом доме в брюссельском пригороде Везембеек-Оппем его немногочисленный архив попал в руки сестры Надюши (я служил тогда в Бельгийском посольстве в Москве), а после ее кончины достался мне. Многого в нем уже недостает. Между прочими реликвиями потерялись письмо матери (кажется, из Владикавказа в Болгарию) своим сыновьям в эмиграции. Как помню, оно было на французском языке и начиналось словами «Мои дорогие сыновья…». Уже не найти и сведений о фрау Барбаре Собесцианской, дряхлой старушке из Бремена, приезжавшей раз или два в гости в Лёвен, сразу после войны. Все ее звали «бабушкой», но была ли она бабушкой братьев Остапенко или тетей, или кем-то еще – неясно…

Осталась лишь одна открытка, с видом озера Туманлы-Кель, посланная дяде Володе на его адрес в Лёвене (rue de Malines, 161). К сожалению, обратного адреса на ней нет. Даты нет тоже, но из содержания понятно, что получена она была в годы его обучения в Лёвене: «Дорогой мой Водя. Я жду обещанных так давно снимков твоего университета, нового здания и твоей [фото]карточки. Как тебе не стыдно не исполнять твоих обещаний, да еще родной матери. Исправься и наконец исполни мое желание, а кроме того, пиши. Ты меня совсем не балуешь частыми письмами. Держишь ли ты экзамены? Пиши, прошу тебя, а пока целую тебя крепко. Мама».

Моему другу Виталию Койсину удалось привести в порядок дневник и сохранившиеся письма из моего скромного архива, за что приношу ему искреннюю благодарность.

А. А. Коновалов,

3 июля 2014 г.

Бруно Баньи Лемнос, казачий остров [30]

Лемнос? – Редко говорят об этом одиноком островке на севере Эгейского моря, на полпути между островами Лесбос и Фасос, в ста километрах от Фракийского побережья. Его административный центр, Мудрос, – не более чем крупное село с 1700 жителями. В отличие от других греческих островов, живущих за счет туризма, Лемнос не особенно процветает. Он был союзной военно-морской базой во время катастрофической Дарданелльской кампании 1915 г. Именно на Лемносе в октябре 1918 г. было заключено перемирие между Антантой и Турцией. Но, похоже, все забыли о том, что в 1920–1921 гг. Лемнос был убежищем для многих тысяч казаков, покинувших Россию под конец Гражданской войны, после победоносного наступления Красной армии на Юге страны. Почему они попали именно на Лемнос? Как им удалось выжить на этом бедном и безводном острове? При каких обстоятельствах они его покинули? История «транзита» казачьих войск армии ген. Врангеля через Лемнос до сих пор основывалась преимущественно на российских архивах и свидетельствах. Как правило, действия французских властей описываются тут скорее отрицательно. Но разборка французских архивов, в первую очередь военных, по-иному освещает этот эпизод казачьего рассеяния, описывая с надлежащей строгостью поведение русских, подтверждая серьезность разногласий или недоразумений между русскими и французами.