Лемминг Белого Склона - [86]

У телег сидел Фрости Фростарсон. Гонял обломком копья вороньё. По его виду нельзя было сказать, что дела у него хороши.

— Что, Куробой, тоже не спится? — Сказитель достал трубку, набил зелья, хватился огнива. — Хэй, юноша, у тебя огоньку не найдётся?

Хаген оставил огниво на корабле. Запалил от ближайшего огня щепку, поднёс Фрости. Кивнул на кисет — угости, мол, раз уж такое дело…

— Не стыдно тебе? — буркнул Фрости. — Такой молодой, а туда же… Впрочем, тут такая вонь, что лучше подымить зельем, чем её нюхать.

Закурили, как два гейзера. Хаген только сейчас заметил Гильса с разбитой головой.

— Думается, уже не придётся ему учить меня играть на арфе, — грустно заметил юноша.

— Похоже на то, — Фрости затянулся и добавил, — его арфа осталась на корабле среди его пожитков. Думается мне, никто не станет возражать, коли я отдам её в твои руки, Куробой. Это не самый лучший инструмент. Левый рог отходит, короб потёртый, а струны следовало бы перетянуть. У него не было денег на новую арфу. У него, у Гильса Гисларсона, прозванного Альвенгальдом — Голосом Альвов! О, вы смеётесь, вещие духи судьбы…

— То для меня честь, — заверил Хаген, — но отчего бы тебе не взять себе арфу Гильса? Ты ведь был его другом, и сберёг бы струнную певицу в память о нём.

— Инструмент должен работать, — возразил Фрости, — слишком грубы и корявы у меня руки, чтобы справно перебирать струны. Я больше люблю волынку, но давно не могу купить…

Невдомёк было сыну Фрости Моёвки, что в ту самую ночь на борту «Поморника» лопнули струны и треснул короб старенькой арфы Гильса Альвенгальда.

Хаген кивнул и двинулся на пристань.

Кругом лежали тела. Реки крови подсохли, взялись ожеледью — той порой по утрам подмораживало. Туман, однако, держался, скрывая следы ночной резни. Дым из трубки перебивал вонь от пожарищ и людских внутренностей. В уцелевших домах разводили огни. Горожане несмело выходили на улицы — поглядеть что да как. То тут, то там раздавались возгласы — порою гневные, но по большей части — скорбные и изумлённые. Хагену подумалось, что давненько жители Эрвингарда не видели войны, но не ощутил в сердце своём ни жалости, ни злорадства.

Зато порадовался, выйдя на пристань. Там псы и птицы дрались за требуху амбаров и людей. Кроваво мерцали груды серебра и золота в открытых мешках, сундуках и бочонках: шёл пересчёт. Одна из девиц Ньёрун спорила с Бьёланом о цене златотканого гобелена из Альвинмарка. Люди сильно походили на братьев меньших: Ньёрун — крупная кайра, Орм — белый хаунд, Бьёлан — зеленоглазый баклан, Арнульф же — сизый орёл, гортанным криком разнимающий стервятников. Это сходство позабавило Хагена, но подлинное ликование вызвала иная картина.

На берегу торчали шесты, словно молодые сосенки. Верхушки тех древ украшали не хвойные головы, но головы работорговцев. На самом высоком шесте, на самом почётном месте, сидела голова Бейли сына Бейли, что наварил на Хагене полсотни марок.

Улыбаясь, как счастливое дитя, Хаген сказал вису:

Спи спокойно, Бейли,

Конунг звона злата,

Распороли Репу

Девицы крылаты.

Пастуха невольников

Угостили рыбой

Ран волчицы крови,

Девы щитовые!

Тьостар Тенгильсон услышал эту вису и спросил:

— Откуда у тебя в столь юные годы такое презрение к жизни и смерти?

— Ты не задавал бы подобных вопросов, благородный муж, — ответил Хаген, как мог почтительно, — если бы с полгода походил в рабских обносках. А кого это вы сторожите?

— Мясо, — усмехнулся Тьостар, — Кьятви Мясо. Спроси-ка: откуда у нас мясо?

— Само приползло? — предположил Хаген.

Тьостар засмеялся — негромко, чтобы не разбудить брата — и кивнул:

— Приползло, ага… Только с ним нельзя разговаривать: Арнульф запретил.

— Этот запрет ни к чему, — проворчал сквозь дрёму Форни Гадюка, — Хравен сейдман позаботился, чтобы Мясо стало не слишком болтливым.

— Лишь бы не завонялось, — отмахнулся Тьостар.

Кьятви разлепил веки, словно недоваренные клёцки, бросил на викингов угрюмый взор. Его пышную бороду, широкую грудь и пивное пузо покрывала засохшая кровь. Лицо налилось багрянцем, из горла рванулся рык, перешедший в хрип. Он был похож на связанного вепря, на стреноженного быка, обречённого закланью, знающего об этом и непокорного. Это перед Арнульфом он был готов лить слёзы, унижаться и виниться. Не перед щенками.

— Думается, ты многое мог бы поведать о том, каково оно — ждать смерти от руки побратима и надеяться на спасение, Кьятви Предатель, — сказал Хаген.

Кроме тридцати тысяч гульденов из городской казны да общих сбережений купцов, викинги собрали по всему Эрвингарду монет, украшений и прочего имущества ещё на десять тысяч. Без малого. Себе Арнульф взял шестнадцать тысяч золотом и серебром, а прочее разделил примерно поровну между Ньёрун и Бьёланом. Люди Мара Тощего, как мы помним, бежали, и не получили ничего, кроме нидов от Фрости, которые мы скажем позже, коль не забудем. Тогда щитовые девы и викинги Тёмного погрузили добычу на корабли и спешно отбыли на вёслах: на море некстати запал штиль.

— Может, и ты двинешь отсюда? — спросил напоследок Бьёлан. — Полно свободных ладей.

— Мне надо в Льосвик, — покачал головой сэконунг, — ни южным, ни северным путём я туда не попаду, да ещё и на гружёном добычей корабле. Также и вам не советую ходить в эту пору у берегов Эрсея. Лучше всего вам двигать на запад или на юг.