Лемминг Белого Склона - [108]

Стурле Скампельсон пять дней не приходил в сознание. Его брат Сигбьёрн дневал и ночевал у его ложа. Когда же Стурле открыл глаза и спросил, кто победил, Сигбьёрн плакал в голос.

— Что ты ревёшь, как наша корова Пеструшка, — напустился на него Стурле, — думал уже прикарманить мою долю, когда я помру? Селёдки тебе с хреном, а не мои сто гульденов!

Братья Тенгильсоны поправились быстрее прочих: они просто потеряли много крови. Правда, Тьодар с тех пор заикался и стал глуховат, а Тьостар до конца жизни прихрамывал, но все, и сами братья прежде всего, считали это большой удачей.

Хуже было с Рагнвальдом Жестоким: он-то не терял сознания ни от боли, ни от кровопотери. Руку ему собрали заново, кость срослась, а вот сухожилия восстанавливались ещё долго. До конца зимы он не пользовался рукой, да и позднее не вернул мастерство владения оружием в полной мере, как ни упражнялся. Это дорого ему обошлось, о чём ещё будет сказано.

Впрочем, Рагнвальд оставался одним из самых умелых и страшных бойцов Севера.

Дочь Сигурда ярла, Солнечная Асгерд, ухаживала за раненным кузеном. Орм страдал от головной боли. Края раны Форни зашил, хотя для этого пришлось остричь волосы на левой стороне, отчего благородный муж имел вид жалкий и ничтожный. Асгерд его жалела, и это было для него невыносимой пыткой, хотя он лишь улыбался снисходительно. На пиру в день Бараньей Головы Орм сидел одесную от своего славного дядюшки, был весел и пил не меньше прочих, кривясь украдкой. Асгерд подносила ему маковый настой с вином от головной боли: не имела сил смотреть на страдания брата. Бьярки вздохнул:

— Эх, кто б за мной так ухаживал!

— Это всё неспроста, — заметил Торкель, — она явно любит Орма иначе, чем положено сестре!

— Думается мне, то не наша забота, — отрезал Хаген, и больше о том не говорили.

На пиру Арнульф повелел Фрости Сказителю и Хагену рассказать об их походе. Точнее, говорил Фрости, а Хаген украшал рассказ потешными подробностями да висами. Люди восхищались, ужасались и давались диву, слушая, как скрипели вёсла на драккарах, как пела сталь и танцевала смерть, как вился дым над Эрвингардом, как ревели рабы, пьяные от внезапной свободы, и как они выкупали эту свободу по самой высокой цене. Слушали, как викинги сражались с драконами да мертвецами, как чародей Хравен являл высокое искусство чар, как Хаген Лемминг увёл войско в холмы Эйраскатер, спас всю стаю от неминуемой гибели. С ужасом слушали об участи Кьятви Мясо. Плакали, слушая повесть о том, как братья хоронили братьев на мокшах Мёсендаля. Леденил сердца рассказ Хагена о поединке Арнульфа и Харальда Белого Волка. Потом у Фрости кончились слова и настало безмолвие.

А затем, спустя пять ударов сердца, под расписным сводом пиршественного чертога взорвался штормовым прибоем единый, стоголосый возглас одобрения, покатились по столу кольца да монеты — драгоценный огонь прилива. Людям пришлась по душе та повесть. Её позже записал по памяти придворный скальд Сигурда ярла, Стигвард сын Ларса, озаглавив её в честь Ньёрун Чёрной «Дева под стягом дракона, или Сага о падении Эрвингарда». Ныне та рукопись хранится в святилище Эрлинга на острове Эрлингсей.

Сам же владыка Талсея слушал сагу с каменным лицом. Взор его был подобен забранному железной решёткой окну темницы, а редкие улыбки — инею на лезвии ножа. Хаген подумал, что мало удачи сидеть в гостях у такого кольцедарителя, и что ему ничего не стоит сломать закон гостеприимства. Позже он поделился теми мыслями с Арнульфом. Тот лишь усмехнулся:

— Коли широкая грудь Сигурда ярла не вмещает коварства, то пусть он лопнет. Он прекрасно понимает, что в час Рагнарёк первым падёт его любимый племянник, его Бальдр брони. Мы будем тут гостить ему на зло. Стерпит, презренный. В конце концов, — ворчливо добавил Седой, — ему уплачено две тысячи гульденов…

Тогда Хаген уверился, что старый вождь обезумел. То было печальное открытие.

На том же праздничном пиру Бьярки напомнил Унферту, чтобы тот рассказал об ормингах.

— У нас этот народ зовётся оркнеасами. Они живут в западных землях, за Тремя морями. То дикий и жестокий народ. Они похожи на людей и в то же время — отличны. Часто их называют Детьми Змея: кровь у них холодна, глаза — точь-в-точь как у гадюки, а на груди растёт чешуя. Теперь оркнеасы присмирели, но некогда, примерно семьсот двадцать или семьсот тридцать лет назад, они начали большие вторжения на наши земли. Предводитель их взял себе громкое звание императора, или, на их языке — Куара. Возможно, отсюда выводится северное слово «кьяр» с тем же значением. Звали его Булдур, а прозвище у него было, кстати, Седой.

Тут все засмеялись, глядя на Арнульфа. Тот кивнул:

— Да, это мой славный предок! Не верите? Могу чешую показать…

Когда хохот поутих, Унферт продолжил:

— Триста лет оркнеасы разоряли наши края, что на Юге, что на Севере. Но большей частью, конечно, на Юге. Там они надолго засели. Потом короли и мудрецы собрались на Железный Совет, где решили объединить усилия тех стран, что остались непокорёнными. Боргос, Альвинмарк, Керим, Хвитафьёльд и Хокеланд. А чуть позднее к восстанию присоединились и владыки Страны Заливов. Это был последний союз людей, альвов и двергов. И, кажется, больше подобного не будет. Впрочем, оно к лучшему: не приведи Господь, чтобы появилась новая опасность, подобная той, да и скверное дело для ионитов искать подмоги у язычников…