Лекции о Прусте - [215]

…это одно из тех впечатлений, когда некое существо теряет неожиданно на наших глазах свою реальность, как мы ее воспринимаем на основе вульгарного наблюдения жизни, и она предстает перед нами как непосредственно связанная с сильной идеей, по отношению к которой она является лишь спиритуализированной игрушкой (ibid.).

Это платоновская тема: реальные события и реальные вещи есть иносказание или инотеневоплощение идей. В таких случаях

Пруст употребляет выражение «низшая степень идеи». Материальная часть качества или того, что мы называем качеством, есть низшая степень идеи. Прыгающий Сен-Лу есть спиритуализированная игрушка идеи аристократа, если я рассматриваю эту идею как прозрачное тело. Пруст полностью отделяет тем самым идею от того, чему мы могли бы придать какое-либо интеллектуальное значение. У Пруста это своего рода мания или монотонность. Знак принадлежности самого Пруста к внутренней неизвестной родине.

Меня никогда не интересовали интеллектуальные или моральные (в смысле высоких добродетелей) качества женщины (III,17). Эта ситуация монотонно проигрывается у Пруста на многих вещах. Интеллектуальная беседа менее плодотворна, чем рискованное ангажированное испытание на своей шкуре даже какой-нибудь любовной авантюры с ничтожной женщиной. Здесь вдруг тоже оказывается, что интеллектуально богатым является отнюдь не то, чему мы приписываем большую интеллектуальную ценность. В этой связи у Пруста вновь выныривает слово «сила». Вы часто встретите у него выражения «сильная идея», «сильное повторение». Сила — неотъемлемое свойство дления. Невыразимое может длиться только на силе. Идея по определению невыразима. Потому что она есть форма жизни, большая мысль природы. Такого рода идеи предполагают энергетическую явлен-ность, а не только материальную. Скажем, эффект движения сам по себе может не иметь никакого особого значения. Подумаешь, прошел пять метров или не прошел, или вообще стоял на месте. Но трансформация моего физического усилия, — например, в движении посредством колеса — есть великое изобретение. Колесо есть великое изобретение. Хотя, казалось бы, что особенного? Или еще пример: чтобы полиспастом поднять громадную тяжесть, нужно минимальное усилие, где не значимы ни движение пальца, ни собственно поднятие груза. Колоссальное преобразование. Так и в теме произведения у Пруста мы получаем удивительную симметрию. Симметрию сил, направленных в разные стороны. С одной стороны, в тех мирах, которые друг от друга отделены, мы имели дело с силой упаковки, которая превращала явления, предметы в такие точки, из которых иррадиируют силы кристаллизации. Но, с другой стороны, за их иррадиацией можно увидеть следующую вещь, которая проглядывает у Пруста на уровне неожиданно появляющейся метафоры. Помните, я использовал метафору «черного солнца», а у Пруста фигурирует световая метафора, неожиданно появляющаяся, и она звучит так: ослепляющий неподвижный свет. «Неподвижный» означает, что он берется целиком, как неделимая внутри себя единица. Так же как неизвестная страна, если мы понимаем, что ее никому нельзя отдать. Мы расшифровывали это как длящийся акт, который одновременно есть неподвижный акт. Неподвижный ослепляющий свет. И все примыкающее к нему может быть рассмотрено как спектр значений этого неподвижного ослепляющего света, можно устанавливать какие-то соотношения, в том числе универсальные, устанавливать законы, о которых Пруст говорит, что они существуют, поскольку существует материал этих законов. Материалом, невидимым и весь мир пронизывающим являются croyances, верования — мы их не видим так же, как не видим воздуха или поле тяготения. А между тем в этом есть притяжения и отталкивания фиксированных точек или образов.

Значит, речь фактически идет о возможности установления закономерных соотношений в области нашей свободы, хотя, казалось бы, в мотивах нашей психологии не может быть никаких законов. Однако ведь мы все в истине, и на эту истину что-то наслоилось, иррадиировалось как ее спектр, где его элементы соединимы кристаллизациями и одно является симптомом другого, распределяется симметрично. Скажем, персонаж в одной части романа и он же в другой части — и только вместе они дают смысл. Но если все это так, тогда понимание располагается вне времени и не является процессом. Пруст считал свой роман симметричным и уподоблял его собору, в котором все архитектурные детали рассчитаны, как у готического собора с его пропорциями вокруг центральной точки. Такой центральной точкой, симметричной фиксацией смыслов, архитектурным центром в романе является дочь Жильберты (Жильберта — это первая любовь Марселя, а впоследствии жена маркиза де Сен-Лу), которая соединяет все — и сложный архитектурный собор, называемый романом «В поисках утраченного времени», покоится на хрупких плечиках этой девочки, отбрасывающей лучи смысла во все стороны, и в сторону Германтов, и в сторону Свана… Симметрия и есть сила упаковки, та символическая структура сознания, которая по определению и по природе обязательно содержит в себе жало бесконечности, или незнаемого, ничто. Это не аналитическая структура сознания, а символическая, потому что и себя и других мы знаем только через качества, которые не анализируемы. Качества, или стиль, или великая мысль природы, или форма жизни — все это явления одного порядка. На это упаковалась в том числе и «склонность Альбертины». Это еще один слой, на котором начнутся кристаллизации. А значит, фиксированные элементы души или раствор уже заданы и приводимы случайностью в тот или иной осадок. Симметричная этому сила и есть сила преобразования в произведении. Пруст говорит, что вся проблема состоит в том, чтобы —