Лекарство от нерешительности - [62]

— Ты говоришь о библейском Адаме?

— Да уж, конечно, не о Древе познания, соком которого ты намазался!

— Разве в школе тебе не объяснили, что от Древа познания лучше держаться подальше? Если бы ты не ограничилась первыми пятью страницами…

— Я не собираюсь дискутировать с тобой о вопросах теологии. Я просто могла бы показать, до чего довела Эквадор в целом и Эдвина в частности уверенность, что для поднятия экономики достаточно иметь сырье.

— Показывай что хочешь, только меня в свою веру не обращай, ладно?

— Тебе, выходит, странно, что я во что-то верю? А сам-то ты во что веришь, кроме счастливого безволосого будущего западной цивилизации?

— Я, Бриджид, верю в разные вещи. Например, в себя.

— Ну-ну. Очень интересно.

Примерно на этой стадии разговора я почувствовал, как что-то щекочет мою руку — ту, что я выпростал из-под сетки. Жесткий мех, больше похожий на щетину, возил по кончикам пальцев. Молясь, чтобы мех не принадлежал пауку, я отдернул руку и спрятал ее обратно под сетку.

— Вот ты, например, веришь в любовь? — поспешно спросил я, плотнее подтыкая сетку под спальник. — Я верю. Правда, у меня любовь ассоциируется с семьей — ведь она и приводит к семье, — а с семьей связаны не самые приятные воспоминания. Еще во что верю? Сейчас… Вот. Секс доставляет удовольствие. Телевидение развлекает. Сон освежает. Свободная торговля приносит прибыль. Видишь, я могу и дальше продолжать, хоть до утра. Так вот я верю, что составляющая счастья в жизни присутствует. — Подумав с минуту, я добавил: — А еще я убежденный противник смерти. А значит, и пауков.

Раньше мне никогда не приходилось дотрагиваться до тарантулов. Но то, до чего я дотронулся, точно было тарантулом.

— Я тоже противница смерти. В Эквадоре в большинстве смертей повинен детский понос.

— Разумеется, я тоже против поноса. И не думай, пожалуйста, что у меня нет политических убеждений. Я, если хочешь знать, демократ. Я всегда голосую за демократов.

— Спокойной ночи, Двайт. Давай оставим твои политические убеждения на утро.

Зря я сказал про демократов, тем более под занавес.

Теперь Oriente шипела, будто в нашей планете, как в огромном надувном мяче, образовался прокол. Воздух выходил со свистом, планета скукоживалась, а мне оставалось лишь слушать. Подумать только, один-единственный паук — а может, и не один, — совершенно изменил фактуру звуков сельвы.

— Вот говорят — легкие планеты, озоновый слой… Бриджид, как ты думаешь, может человек в таком лесу оставаться человеком? Разве не лучше жить в саванне? Может, пусть ее вырубают, эту сельву, а? Ну, станет в мире немного жарче — и что в этом плохого? Вырубки зато можно превратить в поля для гольфа. А, Бриджид?

— Знаешь, Двайт, по-моему, ты сегодня перегрелся. Bonne nuit. — В голосе Бриджид слышалась неприязнь. — Fais de doux reves[44].

— Ты ведь тоже ни во что не веришь, — догадался я. — Ни в антропологию свою, ни в туземный абсолютизм, ни в Бельгию. Вот что ты будешь дальше делать, ну, когда мы выйдем из сельвы?

Я закрыл глаза, чтобы их не залила процеженная сквозь москитную сетку тьма. Что мне делать — извиниться перед Бриджид? Дотронуться до нее? Никогда еще моя арахнофобия не принимала столь тяжелой формы. Как, впрочем, и абулия.

Прошло, наверное, минут десять, прежде чем я уловил подозрительные ритмичные постанывания со стороны соседнего гамака. А я-то думал, что она спит! Надо же! Я прислушивался к сдавленным вздохам, вскоре перешедшим в предательские всхлипы. Я больше не сомневался: Бриджид — извращенка из тех, что заводятся от ссор! При таком раскладе наше с ней одиночество показалось мне непоправимым. Дрожа от негодования, я засунул руку в штаны и тоже принялся за дело. Увы! Мне всегда бывало трудно возбудиться на ровном месте, без подходящего образа перед глазами. Ничего не помогало, пока я не представил, как обнаженная смугленькая Бриджид идет впереди меня вверх по винтовой лестнице. Эта прелестная картинка неожиданно сменилась воспоминанием о Ваните, расстегивающей белую блузку под шаром, обклеенным осколками зеркала и вертящемся на шнуре под потолком моего закутка на Чемберз-стрит. А потом Наташа каталась на карусели, где вместо лошадок и верблюдов были обнаженные мужчины в непристойных позах; Наташа тоже была обнаженная и улыбалась своей неподражаемой улыбкой. И снова Бриджид шла вверх по спиральной лестнице, чуть наклоняясь на поворотах…

— Двайт, могу я спросить, что ты делаешь? — Голос, принадлежавший настоящей Бриджид, прервал мои фантазии.

Через несколько минут член меня послушался, и я честно сказал:

— Мастурбирую.

— Что?!

— Мастурбирую. То есть рукой стимулирую пенис с целью достичь оргазма. — Я прервал процедуру. — А ты что делаешь?

— Я… я плакала, если тебе от этого легче. — По ее срывающемуся голосу я понял, что это правда.

— Ой. — Мне стало так неловко, что я отдернул руку от члена. Я бы и его отдернул, если б мог.

— Знаешь, Двайт, я так ждала встречи с тобой. У меня такое представление о тебе сложилось!

Я молчал. Наконец мне удалось выдавить:

— У меня тоже были свои представления. О Наташе. И что? Оказалось, Наташа меня совсем не знает, а я не знаю Наташу. Мне очень жаль, что она ввела тебя в заблуждение относительно меня, но…