Легкое пламя. Триллер для двоих - [18]

Когда Маша начала заниматься с Алешенькой, то стало ясно насколько он избалован и одинок. Почему он проникся к ней, она и сама понять не могла. Дети легко чувствуют привязанность, даже если она, в большей степени направлена к их матери, и особенно, если эта привязанность носит странное свойство. Чувствуют и все. Маша пыталась выложить ребенку все, что знала – абсолютно все, было от этого чудно и приятно, и она с потаенной радостью видела, как он преображался, когда она приходила, как будто чувствовал, что ему, ему одному, выписали самого лучшего, то есть терпеливого педагога откуда-нибудь из Калифорнии, Сан-Франциско или Гавайских островов.

С Танечкой они поехали в Лондон. Просто решили, собрали деньги и поехали. Решение было продиктовано странным желанием свободы, которой не было у обеих. Это желание было настолько обоюдным, что на тот момент не могло найтись лучшего решения и партнера по путешествиям. Маша ждала поездку. Почему, и сама не могла себе толком объяснить. Так ждут посещения зубного врача, когда вся челюсть на удалении и накануне наступает такое внутреннее спокойствие, что даже получаешь удовольствия от осознания собственного героизма. Казалось, что ничего не могло быть лучше, как оказаться с Танечкой наедине и подолгу слушать эти ее бесконечные рассказы о своей жизни.

Когда они приземлились и вышли в Хитроу, то сразу взяли такси. Танечка села на первое сидение и долго указывала удивленному таксисту путь. Когда они заселились в гостиницу, то сразу отправились в Гайд-Парк, где было непривычно много народу. Присмотревшись, Маша увидела, что обитатели были исключительно представители семей Саудовской Аравии, как будто, все они одновременно перебрались в Лондон и теперь устроили здесь свой собственный восточный город, отгородившись от европейской части столицы и управляя ею тайными силами.

Гостиница была совсем маленькой, под крышей, на пятом или шестом этаже, что для столицы Великобритании кажется – запредельно высоким местом пребывания. Танечка раскладывала свои вещи и опасливо оглядывалась на Машу, уточняя планы на вечер. Потом они долго гуляли по городу меж огней витрин, колеса обозрения, бродячих актеров, застывающих в странных позах на набережной реки Темзы. Вернулись поздно и все говорили-говорили.

– Мне иногда кажется, что каждый мужчина, которого я любила, оставляет внутри меня свой след. Даже, вот, Алешенька похож на каждого из них одновременно, – закончила она очередной рассказ и сразу уснула.

Проснувшись ночью, Маша почувствовала, что Танечка почти скатилась на ее сторону двуспальной кровати, которую они почему-то даже не стали обменивать на две раздельные. Маша отодвинула, отпрянула, как будто сделала что-то неправильное, а потом, смутившись собственным мыслям, обняла Танечку, погладила по голове, отвернулась и тоже уснула.

На следующий день Танечка заболела. У нее поднялась температура и, казалось, жар был такой, что мог согреть всю гостиницу. Оказалось, что отопление, которое в Англии обычно отключают на ночь, они отрыли на «максимум», поэтому дышать в комнате теперь было невозможно. Танечка все время звонила домой, но, похоже, Кирилл трубку не брал. Ее глаза были то оживленные, то грустные, то совсем больные, а когда они с Машей снова пошли гулять, у фонтана, в самом центре Лондона, Танечка села на ступеньки, достала фотоаппарат и неожиданно разрыдалась. В гостиницу они вернулись на такси. Выложили на него недельную зарплату. Танечка грузно шла по лестнице, потом сразу разделась, и так и ходила, совершенно голая по комнате, изредка выходя на балкон, чтобы выкурить сигарету. Потом, с каким-то жутким ощущением внутреннего провала, Танечка снова в деталях рассказывала о Кирилле, то есть о своем мужчине, который был, конечно «один-единственный», и «очень-очень похожий на ребенка», «встретились после стольких лет разлуки, а у него бывшая жена и ребенок», «сказал, что даже помнит вкус моей жевательной резинки, когда мы впервые поцеловались», «не могу без него». Мужчина с лицом ребенка, казалось, был воплощением понимания, добропорядочности, внутренней цельности и благородства. Почему это было именно так, Маша, конечно, понять не могла. Факты биографии редко выдают суть человека. Почти женатый мужчина – всегда грустно, но этот был какой-то совершенно особый случай, по причине разлуки в двадцать лет, кораблей дальнего следования, каких-то холодильников в подарок, заговоров бывшей жены или почти жены, черной магии и рубашек, которые он оставлял, когда уходил и которые пахли его одеколоном.

А потом зарядил дождь. Лондонский дождь, нескончаемый дождь, который, казалось бы, затмил собой все пространство. Капли крахмальным сгустком свертывались в серых лужах, которые медленно растекались по асфальту, как скисшее молоко, а небо было похоже на старый серый плащ на даче, брошенный в старый деревянный гараж и пролежавший там три года под снегом. Маша взяла забытый кем-то огромный зонт и накупила целую сумку продуктов, которые они с Танечкой медленно поглощали под рокот телевизора.

По приезде домой Маша почти сразу уехала в Грецию. Купалась каждый день по несколько раз, пытаясь то ли сбросить с себя что-то тяжелое, то ли отмыть, тоже, «что-то», то ли просто – провести время и забыть то странное ощущение сопричастности и боли, которое ей передалось за время общения с Танечкой. Однажды Маша даже чуть не утонула, как будто находясь в состоянии этой страшной полу-жизни-полу-эмоции, заплыла далеко – далеко, а потом плескалась как пойманная рыба с шершавой чешуей, пытаясь стряхнуть плавникам тоску, которая передалась ей от Танечки, или уже давно жила в организме, медленно отравляя его, остановив рост и не позволяя реализоваться.