Легкая корона - [36]

— Я никуда не уйду, честное слово. У меня глаза болят. Мне дышать нечем, — я уже почти плачу.

— Ну, выйди, — но только никуда не отходи от двери. Никуда. Я оставлю дверь раскрытой и буду за тобой смотреть. Ты меня поняла? Сейчас я закончу, и мы пойдем на площадку.

Я выхожу на воздух. Небо голубое, солнце припекает по-весеннему, все вокруг такое радостное и красивое. Я люблю гулять в «садбаумане», здесь самые лучшие площадки, есть качели и карусель на цепях, на которой мы часто катаемся с мамой. Я сажусь впереди, мама меня пристегивает и садится на сиденье позади меня. Когда карусель начинает раскручиваться, мама протягивает руку и хватается за мое сиденье, и так мы с ней кружимся вместе. Карусель поднимается все выше, и тогда виден весь сад: ресторан на открытой веранде, женщины, гуляющие с колясками по дорожкам, и сцена на другом конце парка. Мы видим, что там кто-то есть, может быть, сейчас будет представление, и мы с мамой пойдем туда. Еще в «садбаумане» есть волшебный грот, в котором можно здорово прятаться, пока мама ищет меня. Но я знаю, что она ищет меня понарошку и что, когда найдет, мы будем смеяться и она меня поцелует. Но когда я гуляю с папой, мы сразу идем в бильярдную, которая расположена у входа в парк В любое время дня там полутемно, накурено и много мужчин. Иногда отец выходит оттуда довольный, и тогда мы идем немного покататься на качелях в парк. А иногда он злой и мрачный и тогда говорит, что времени нет, и мы возвращаемся домой.

Я стою у кованой ограды сада и смотрю на улицу, на прохожих. Все торопятся по своим делам, никому до меня нет дела. И вдруг я вижу маму, которая идет к входу в «садбаумана».

— Мама! Мама! — радостно ору я во весь голос.

— Что ты тут делаешь одна? Где папа? — спрашивает мама.

— А папа играет, он сейчас закончит, и мы пойдем кататься на качелях. Если будет не поздно.

— И часто вы с ним так гуляете? Он в бильярдной, а ты тут одна, как сиротка Хеся, за решеткой?

Кто такая эта сиротка Хеся, про которую мама говорила довольно часто применительно ко мне, похожа я на нее или нет, я не знала, но по маминому тону поняла, что она почему-то сердится на папу и его надо выручать.

— Нет, он меня обычно не выпускает из бир-бирь-билярной, чтобы я не потерялась. Он мне даже дает мел, чтобы я им натирала кончик кия — так нужно, чтобы папа выиграл, — похвасталась я, но мама, даже не дослушав, с решительным видом взяла меня за руку и со словами: «Давай сделаем папе сюрприз» — вошла в прокуренное помещение.

Отец, пойманный с поличным, смутился, заметался и, прекратив игру, поплелся за мамой к выходу. Мужики сочувственно смотрели ему вслед.

После этого случая отцу долго не доверяли со мной гулять. Но как-то раз, когда я была уже в первом классе, он вдруг сам неожиданно вызвался сходить со мной в Сокольники. Мама обрадовалась, ей нужно было подготовиться к приходу мойщиков окон из фирмы «Заря», и мы с отцом ей только мешали.

Когда мы вышли из дома и помахали на прощанье ручкой маме, провожающей нас с балкона, отец сказал:

— Ну, в Сокольники мы не пойдем. Что там делать?

— Аттракционы, — начала было я, но он меня быстренько перебил:

— Оставь эти советские развлечения детям пролетариата. Я тебя отведу в совершенно потрясающее место, где ты еще никогда не была. Скажи, ты любишь лошадей?

Мы поехали на ипподром. Там мне понравилось: жокеи, лошади, атмосфера праздничная, суетливая и совсем не советская. Здание ипподрома было очень красивым, и публика тоже была одета ярче, чем обычная уличная толпа. Было много красивых женщин, а мужчины все были с программками, блокнотами, ручками, и у всех были бинокли, чтобы наблюдать за бегами. Мы с отцом сходили в буфет, где он купил мне столько лимонада, сколько мне хотелось. Отец переговаривался с какими-то людьми, они обсуждали, на кого ставить, кто сегодня фаворит и прочие интересные темы. Потом мы спустились почти к самым беговым дорожкам, лошади пробегали совсем близко, мне казалось даже, что я чувствую запах их пота. Отец показывал мне, за кого болеть, на кого мы поставили.

Наша лошадь не прибежала первой ни разу, но отец все равно был доволен. Он пытался объяснить мне устройство тотализатора, называя его Уроком математики в ее практическом применении, но это было выше моего понимания. С каждым забегом народ возбуждался все больше, да и людей на трибунах прибывало.

— Ой, смотри, мама, — я дернула отца за рукав.

— Не говори глупости, откуда здесь может быть мама? — отмахнулся отец.

— Посмотри сам! Мама! Мама! — я закричала и замахала рукой. Отец встал и осмотрелся. К нам подошла сияющая улыбкой мама.

— Ага, вычислила! — сказала она, смеясь.

— Но как? Как ты догадалась? — отец был и обескуражен, и доволен одновременно.

— Слишком уж ты собирался и наряжался для похода в Сокольники. А в последнее время ты не вылезаешь с ипподрома, так что было нетрудно догадаться.

— А как же окна? Или никто не должен был приходить, а ты просто хотела за мной проследить?

— Я их отменила. Ну, тебе понравилось? — мама обернулась ко мне.

— Да, лошади очень красивые. А люди какие-то все противные.

Я осмотрела трибуны еще раз. Почти на всех лицах была написана алчность, ожидание, разочарование. Одинокие женщины явно приглядывались к кавалерам, а мужчины оценивающе осматривали дам.