Легкая корона - [33]

— Тут какая-то ошибка вышла. Я совсем не тот человек, который вам нужен. Смотрите, что написано в ордере, — Белый М. И.

— Ну? — вполне резонно спросил чекист. — И что?

— Так ведь это не я. Я — Бялый М. И. Вот мои документы. Вам нужен какой-то другой человек.

— Кончайте ваньку валять, гражданин! Здесь в ордере указано ваше имя и что живете вы по этому вот адресу. Кто это еще может быть? Понятые проходите!

— Позвольте, — дед загораживает дверной проем и не пропускает никого вовнутрь. — Я не знаю, кто вам нужен, но это точно не я. Я — уважаемый человек, член партии, главный инженер важного оборонного предприятия. Вам же нужен какой-то враг народа, которого вы как представители закона и власти должны разыскать. Но это не я. Вы допускаете страшную ошибку и ответите за это по всей строгости.

— Ах ты гнида, он еще и угрожает. А ну, пусти!

— Нет, вы нарушаете закон! У вас нет ордера ни на мой арест, ни на обыск в моем доме. Я имею право, как всякий советский человек, на неприкосновенность жилища, и пока у вас не будет документов, я вас не пущу. Граждане понятые, посмотрите — вы видите, что у них ордер на другого человека?

Понятые, соседи деда, поднятые среди ночи и безумно напутанные, жались к стенке, отводя глаза, и больше всего мечтали оказаться сейчас в другом месте. Чекисты были в ярости, но формально дед оказывался прав, и им пришлось уступить.

— Ну, смотри, гад, — прошипел главный, — я сейчас вернусь с выправленным ордером, и ты такое получишь, что забудешь, как родную мать звали. Пожалеешь, что родился. Подожди, я быстро вернусь…

Двое чекистов остались сторожить у двери, чтобы дед не сбежал, а остальные поехали за новым ордером. В это время дед взял паспорт, все деньги, которые у него были, и вылез из окна. Спустился вниз по водосточной трубе то ли с третьего, то ли с четвертого этажа; никто его не заметил.

Добрался до вокзала и уехал в Москву. И начал там новую жизнь. Никто его не преследовал, он не был объявлен в розыск, никому не было до него дела, устроился на работу. Познакомился с Софой, женился на ней, ушел на войну, воевал все четыре года брал Берлин уже в звании подполковника.

Эта история всегда меня потрясала. Понять в те годы, что весь этот террор — чистая рулетка, что за арестами и исчезновением людей нет никакой системы, что часто людей брали просто для статистики: «Так, сегодня мы должны поймать сто врагов народа! А, этот сбежал, ну арестуем вот того!» — для этого необходимо было обладать неординарным умом. А какая сила воли, какая выдержка и какая невероятная смелость и даже наглость! Он просто знал, что в другом месте никто его искать не будет, что чекисты про него забудут, заваленные доносами, занятые поимкой других врагов народа. Ну и, конечно, поражал меня дедов цинизм. Ведь большинство членов партии тогда начинали доказывать, что они — не враги, бороться за свое честное имя. Невозможно себе представить, что мой дедушка по маме, Семен, убежал бы в окно, если бы его пришли арестовывать. Он бы спорил, боролся, доказывал — и пошел бы на Голгофу с высоко поднятой головой, свято веря, что кто-то допустил чудовищную ошибку.

История повторилась. Уже после войны, во время кампании по борьбе с космополитизмом, когда еврейские головы слетали с плеч налево и направо, досталось и деду. Он был директором завода, фигура заметная. На партийном собрании его сняли с должности, исключили из партии, забрали партбилет. Но прямо там, на месте, не арестовали. Дед вернулся домой. Сказал Софе отвести моего отца, которому тогда было лет семь, к другу, чтобы он не видел того, что произойдет дальше: знал, что за ним придут. Когда в дверь постучали дед спрятался под кровать. Софа открыла дверь, там стояли два чекиста.

— Софья Исааковна? Здравствуйте. Матвей Ильич дома?

— Нет, он еще не вернулся с собрания.

— Вот как? Вы позволите, мы пройдем, подождем его?

— Да, конечно. Проходите, пожалуйста. Садитесь. А в чем дело? Что-то случилось?

— Да нет, все в порядке. Мы хотим просто поговорить с вашим мужем. Он вам не говорил, он куда-нибудь собирался после собрания?

— Нет, он должен был сразу прийти домой.

— Он вам звонил?

— Нет.

— Если Матвей Ильич сейчас позвонит, не говорите ему, пожалуйста, что мы его ждем. Вы нас поняли?

— Да. Но все же что случилось?

— Софья Исааковна, постарайтесь больше не задавать вопросов. Давайте мы все сядем и просто молча подождем, когда ваш муж вернется.

И они сидели и молча ждали всю ночь. А дед в это время, не двигаясь, беззвучно лежал под кроватью. Чекисты даже не обыскивали квартиру, им в голову не могло прийти, что кто-то может спрятаться от НКВД под кроватью. Утром они встали и ушли. И больше не приходили. Дед куда-то уехал от греха подальше, а вскоре Сталин умер, и он вернулся в Москву.

Удивительно и то, что такой человек, как дед, который, кажется, все понимал и про большевистскую систему, и про Сталина, все-таки пошел на его похороны и даже взял с собой сына. Может быть, это было историческое чутье — как ни относись к личности Сталина, но смерть диктатора была важным историческим моментом, и дед хотел, чтобы сын был его свидетелем. В любом случае далеко они не ушли. Едва выйдя из-под арки своего переулка на улицу Горького, они попали в такую жуткую человеческую давилку, по сравнению с которой пресловутая Ходынка кажется детским лепетом. И тут опять сработало умение деда концентрировать силу воли в критические моменты. Он понял, что если они пойдут вместе с толпой дальше к Кремлю, то их попросту раздавят. Каким-то образом дед сумел ввинтиться в узкий простенок между двумя домами, где с трудом хватало места для одного человека, и простоял там до вечера, держа сына на руках, пока мимо них катились людские волны. Дед сказал ему закрыть глаза и не смотреть, но маленький мальчик, конечно, иногда подглядывал. Отец навсегда запомнил, как прямо перед ним люди падали на землю и толпа, не в силах остановиться, шла по их телам.