Легитимация власти, узурпаторство и самозванство в государствах Евразии. Тюрко-монгольский мир XIII – начала ХХ в. - [107]

Знаменитый Карасакал, изменив свою «ипостась», радикальным образом изменил и характер своей деятельности как претендента на трон. Если в Башкирии, где выдавал себя за султана-Чингисида, он добивался власти военным путем, участвуя в боях, терпя поражения и даже получая тяжелые раны, то в Казахстане, приняв имя Лубсан-Шоно, он повел себя совершенно иначе. За исключением малозначительного эпизода с попыткой вторжения в пределы Джунгарии в 1741 г., он не предпринимал никаких активных действий для реализации своих мнимых прав на джунгарский трон. Вместо этого он приятно проводил время со своими друзьями и покровителями – казахскими ханами, султанами и батырами, получая от них подарки, слуг, скот, порядком увеличивая свое благосостояние. Как и лже-Тармаширин, он интересовал казахских султанов прежде всего как средство дипломатического воздействия на джунгар, с помощью которого можно было добиваться от них мира и территориальных уступок. Именно в этом качестве рассматривали Карасакала казахские лидеры, когда не только оказывали ему покровительство, но и отвергали требования русских и джунгарских властей о его выдаче [Моисеев, 1991, с. 130–131; Таймасов, 2004, с. 68; Корниенко, 2011, с. 171]. Тот факт, что он скончался при невыясненных обстоятельствах именно в 1749 г., когда Джунгария сама вступила в фазу кризиса и распада, и Карасакал перестал представлять ценность для казахов, подтверждает такое предположение: он перестал быть нужен казахским Чингисидам.

Большое количество самозванцев, предпочитавших «хождению во власть» увеличение собственного благосостояния, объявилось среди татарской служилой аристократии в Московском государстве. Первым исследовал этот феномен на основе исторических источников А. В. Беляков, назвавший таких авантюристов «ложными Чингисидами», хотя (как он сам отмечает), факты подобного самозванства фиксировались историками и ранее.

Оказывается целый ряд татарских дворянских родов (и даже, как ни странно, не только татарских) в XVI и особенно XVII в. претендовали на происхождение от Чингис-хана. Так, род Аничковых считал своим предком некоего царевича Береке, якобы выехавшего на службу еще к Ивану Калите в первой трети XIV в. и крестившегося под именем Аникея. Дворянские роды Серкизовых и Старковых считали себя потомками ордынского царевича, выехавшего из Золотой Орды на службу к Дмитрию Донскому; претендовали на «царское» (т. е. ханское) происхождение рязанские роды, возводящие генеалогию к мирзе Салахмиру – Крюковы, Шишкины, Апраксины, Дувановы, Хитрово и др. Род Мустафиных позиционировал себя как потомков астраханского царевича Муртазы б. Мустафы, жившего в конце XVI в. Род Тевкелевых, давший России несколько видных военных деятелей и дипломатов, также заявлял о своем чингисидском происхождении, выдумав для этого некоего царевича Девлет-Мухаммада, якобы являвшегося сыном касимовского хана начала XVII в. Ураз-Мухаммада. Род Чанышевых также выдумал себе предка – некоего Алтун-хана. Род Булатовых считал своим предком Якуба, сына первого казанского хана Улуг-Мухаммада и т. д. [Беляков, 2011, с. 79–80].

Но самое удивительное, что на происхождение от чингисидских правителей претендовали некоторые княжеские и боярские роды, которые, судя по родословным, вообще не были татарскими по происхождению! Так, например, роды Булгаковых, Голицыных и Куракиных называли в качестве своего предка некоего Ивана Ивановича Шею-Булгака, представителя золотоордынского ханского рода, выехавшего в начале XV в. на службу к великому князю рязанскому Олегу Ивановичу. А между тем, согласно родословцам российского дворянства, эти семейства вообще относились к Гедиминовичам, т. е. являлись потомками литовского великокняжеского рода [Беляков, 2011, с. 79] (см. также: [Халиков, 1992; Иванов, 2003, с. 234])!

При этом ни один из этих служилых родов, претендовавших на чингисидское происхождение, никогда не предъявлял претензий на троны постордынских государств, тем более что после присоединения к Москве Казанского, Астраханского и Сибирского ханств такие требования были бы бессмысленны. Не пытались они и использовать чингисидское происхождение для повышения своего значения в политической жизни Московского государства. Зачем же в таком случае они вообще шли на такие фальсификации, давая повод уличить себя в самозванстве?

Дело в том, что в рамках действовавшей в Московском царстве системы местничества высокое происхождение давало право на получение, соответственно, и высоких придворных должностей, которые являлись достаточно выгодными синекурами: выполняя необременительные обязанности при царе, их обладатели могли рассчитывать на крупное жалование, обладание богатыми земельными владениями, получение дополнительных почестей, льгот и привилегий. Это-то и интересовало тех, кто в XVI–XVII вв. пытался выдавать себя за потомков «Потрясателя Вселенной»: Чингисиды в местнической системе занимали очень высокое положение, выше них были только сами цари и члены их семей, равными им – представители родовитого московского дворянства, знатные иноземцы; остальные боярские и княжеские роды (включая удельных Рюриковичей и Гедиминовичей) были гораздо ниже (подробнее см.: [Беляков, 2011, с. 372 и след. ]). Соответственно, признание того или иного рода чингисидским позволяло надеяться на получение самых престижных придворных должностей, самых высоких вознаграждений, самых обширных вотчин и поместий. О том, чтобы добиваться влияния, благосостояния и уважения собственными заслугами выходцы из Золотой Орды и постордынских ханств в это время уже не думали.