Легион обреченных - [47]

Было глупо не сделать этого. Было бы безумием это сделать; но было глупо и повернуться лицом к дому, к странной «безопасности» танка на передовой. Правда, условия жизни в Советском Союзе для такого, как я, были нечеловеческими, но такими они были и в танке, притом бессмысленными — без далеких, манящих гор, к подножию которых можно добираться с трудом, снося голод и жажду, а затем взобраться на вершину. Я возвращался туда, где мои руки не найдут ничего, кроме снарядов, а те не годятся для игры. Когда касаешься пальцем снарядного кончика, ничего не происходит.

Мы взяли ящик рыбы и, когда поезд тронулся, легли спать под грузовиками. На другой день полил нескончаемый дождь, но мы оставались сухими под брезентом, и так ехали, ели свою рыбу, вяло разговаривали. Мои спутники оказались очень скучными людьми. Они были нацистами и верили, что мы побеждаем. Что можем нанести поражение такой громадной стране. Одного звали Юргенс, другого Бертрам.

В Уварово, восточнее Дона, поезд остановился и не должен был идти дальше. Выйдя за город, мы изучили свою карту и решили, что находимся примерно в трехстах километрах к востоку от Воронежа. Требовалось пройти километров сто на юг, чтобы иметь надежду найти немцев на западной стороне Дона; мы знали, что севернее Воронежа русские находятся на обоих берегах и контролируют все мосты и броды.

Шоссе кишело солдатами, пушками, грузовиками, но мы не осмеливались попроситься на попутку, так как по-русски говорил только я. Повсюду были патрули, и поэтому весь день мы прятались.

Возле Сакманки нас окликнул русский сержант. Большой грузовик, в котором, кроме него, никого не было, застрял в грязи. Когда машина с нашей помощью выехала, я застрелил сержанта и надел его форму. Даже не думая, что делаю. Так было нужно. Мы спрятали труп под кустами, и я повел грузовик, те двое сидели в кузове. В кабине я обнаружил автомат и несколько гранат. Я вовсю жал на акселератор, и мы проехали около двухсот километров, потом у нас кончился бензин. Пришлось бросить машину и идти пешком. Автомат я взял с собой. Мы приближались к центру циклона.

На другой день мы услышали орудийную стрельбу. Странно было слышать ее снова. Когда стемнело, горизонт стал кроваво-красным. В разрушенном Еланске[37] мы спрятались в развалинах, но там, километрах в пяти от фронта, спали плохо: канонада была оглушительной, мы давно не слышали ее и отвыкли спать в таком шуме. Когда наступила ночь, мы с натянутыми до предела нервами отправились к траншеям.

Снаряды с воем проносились над нашими головами, падали с глухим стуком, рвались с жутким грохотом, вздымая в воздух камни и комья земли. Через несколько часов мы добрались до русских траншей, где нашли нору, в которой спрятались. Там мы лежали, наблюдая за одинокой парой с крупнокалиберным пулеметом. Улучив момент, бросились на них и пробили им головы; потом перемахнули через бруствер траншеи и беспорядочно побежали к другой стороне. Посреди ничейной земли пришлось спрятаться в снарядную воронку: наше внезапное появление вызвало ожесточенную стрельбу с обеих сторон из оружия всех калибров, в небо полетели ракеты. Прошло много времени прежде, чем стрельба утихла настолько, что мы отважились вылезти из воронки и сделать последний рывок к немецким позициям. Мы были уже почти там, когда немецкий пулеметчик выпустил очередь, и Юргенс с криком упал головой вперед. Он был мертв, мы восприняли это с облегчением, потому что его не нужно было тащить. Бартрам и я побежали дальше, крича: «Nicht schiessen! Wir sind deutsche Soldaten!»[38].

Дрожащие, запыхавшиеся, мы свалились в траншею, и нас обоих тут же отвели к командиру роты. Задав несколько вопросов, он отправил нас в полковой штаб, там мы получили еду и место для сна.

ЭТА СВИНЬЯ МАЙЕР

…а потом у него хватило глупости разоткровенничаться с медсестрой, не умевшей держать язык за зубами. Догадаться о дальнейшем легко. Однажды на утренней перекличке командир полка зачитал нам следующее краткое сообщение:

«Ефрейтор Ганс Бройер из пятой роты Двадцать седьмого танкового полка двенадцатого апреля был приговорен к смерти за преступление против морального духа войск, состоявшее в том, что он умышленно сунул ступню под каток танковой гусеницы. Ганс Бройер был лишен воинского звания и всех прежних наград. Приговор приведен в исполнение двадцать четвертого апреля в Бреслау».

Сформулировано это было примерно так. Старик пыхнул трубкой, а Порта издал невеселый смешок: «Нет, членовредительство себя не оправдывает».

Я сел писать матери и Урсуле, что через неделю получу долгий отпуск. Вечером меня вызвали к ротному командиру. Майер сидел, откинувшись на спинку шезлонга, и свирепо смотрел на меня в молчании. Потом наконец заговорил:

— Смеешь иметь наглость просить об отпуске через голову командира роты?

— Я не просил отпуска, — ответил я. — Когда я вернулся, оберст[39] сам сказал мне, что я должен его получить.

— Твой отпуск отменяется. В этой роте я решаю, кому получать отпуска. Можешь идти.

Я снова был в его власти.

— Носы в русскую землю, висельники!

Внезапно раздались крики и быстро оборвались в предсмертном хрипении.