Легендариум - [2]

И лучится через край

Колыбельных пряный рай.

Карамельные поля

Зацветают нищих для,

И цветов круговорот

Ждёт уставших от невзгод.

Караулы куличей

Ждут нечаянных людей,

И сияют зеркала

Леденцового стекла.

Там и Солнце и Луна,

Словно ярких два блина,

И забывшие испуг

Ждут игрушки добрых рук.

Выше ночи, выше звёзд,

Счастья сладостная гроздь

Струны сердца бередя

Созревает для тебя.

Старая слива

Ветер, сорвавшийся с расколотых льдом горных кряжей, сбил остатки листьев иссыхающей старой сливы, доживающий век у лачуги отшельника. Смерть не смущала старую сливу, всё ещё хранящую в своих корнях память о давно ушедших благословенных днях.

Много зим назад она осиротела: невыносимо долго не слышала тягучих слов, не осязала воздетых к рассвету рук, не ощущала сбивчивого дыхания. Год за годом безжалостные ветра вырывали из памяти струны его голоса и рассеивали воспоминания о старом друге.

Когда-то слива надеялась, что он вернётся и с каждой весной расцветала. Слива верила, что однажды всё станет как прежде: её благословят, поцелуют изобильные ветви и соберут щедрый урожай.

Лето сменялось осенью, отрясая спелые плоды к скорби сливы и неутомимой возне мышей. Она не недолюбливала этот неугомонный народец, но ненавидела слива только волков...

Однажды, стая серых разбойников вторглась в маленький сад, бесцеремонно хозяйничая, устраивая свары. Слива слышала, как вожак выламывал хлипкую дверь, как стая врывалась в убежище её друга...

Следующей весной она сбросила цветы и не дала плодов. В своей памяти слива видела ветви цветущими и плодоносящими, трепещущими от прикосновения того, кого она никогда не забудет. Долгими осенними ночами, в свете безмолвных звёзд, она пела его молитвы, подобно нескончаемой колыбельной...

Её ветви ломала снежная наледь и вымораживала стужа, а солнце жгло так, что кора лопалась и отмирала. Свои страдания слива переносила с безразличием - она берегла только корни, изо всех сил стараясь дотянуться ими до лачуги своего друга.

От него не раз слышала, то после черты забвения может открыться новое небо над новой землёй, на которой сможет укорениться и процвести ставшая вновь молодой старая слива. Оттого стремилась она добраться до его пристанища и обрести хотя бы маленькую крупицу своего возлюбленного, и укрыть в земле заветное семя. Чтобы оберегая, умереть над ним и вместе с ним возродиться в новом чудесном краю, навсегда избавленном от ледяных ветров...

Загустевшее штормовыми тучами небо показалось сливе невиданным зверем, безжалостным губителем, безразличным к тихому милосердию её корней.

Сотрясаясь под первыми ударами ветра, старая слива поняла, что не устоит, не выдержит шквала. Грядущая буря наверняка сломит и погребёт под лавинами снега, отнимая последнюю надежду придуманной и несбыточной жизни.

Глухо застонала старая слива, заходясь безнадёжным скрипом под напиравшими ледяными волнами. Словно отшельник, воздела ввысь чёрные ветви-руки, вопрошая и заклиная своего Создателя...

Буйные ветры обрушили на землю ледяной поток, сносящий и погребающий всё на своём пути. Белые волны и белые крылья подхватили, казавшуюся не более соломинки, старую сливу, чтобы скрыть её под толщей неумолимого снега.

Выше земных небес, за сияющим Млечным путём, в вихрях которого возникают и сглаживаются времена и пространства; там, где сквозь хаос и порядок всему сущему определены свой смысл и свой срок, Тот, кто как сама вселенная бесконечен, думал о старой сливе, что была внезапно застигнута снежной бурей...

Гуляй-глаз

Смеркалось. Над раскрашенным в закатные цвета морем ещё кружились упорные чайки, высматривая добычу в бликующих водах. Чайки то терпеливо кружили, то стремглав обрывая полёт, ударялись в чуть заметные волны.

Гуляй любил чаек за граничащую с бесстрашием напористую дерзость, за способность жить, легко рискуя, за стремление к одиночеству и способность мгновенно сбиваться в стаю. За неуживчивость и общинность. За похожие на клинки стремительные крылья.

"Если судит Бог прожить ещё одну жизнь, попрошу сделать меня чайкой. - Гуляй прижался спиной к ещё не остывшему валуну и улыбнулся. - Каково прожить птицей, особенно с прежней памятью? Сгодилось бы помнить, как бедокурил, мёрз, голодал, бывал бит, а добычи своей не упускал! Верно, чудесной чайкой бы стал. Настырной, своевольной, что, поди, урезонь!"

Устроившись, Гуляй прикрыл глаза, привычно проверяя лежащее рядом оружие. Корабль наместника прибудет не раньше рассвета, оттого за эту ночь можно быть спокойным.

Гуляй задремал. Ему виделось море в бесконечных волнах, над которыми таяли рассыпанные облака. И чудилось, что он идёт по белёсой воздушной реке. Идёт и неведомым образом проходит сквозь грозовые арки, где сверкают невообразимые письмена и знаки. Путь его так лёгок, прост и радостен, что предложи идти до последнего вздоха, то принял бы такую судьбу без раздумий.

"Сколько лет прожил, а только познал, что счастье в том, чтобы беспечно идти по небесной речке!" - Сладко грезил Гуляй, пока не осознал, что уже никуда не идёт, а стоит как есть прямо перед Господом Богом, которого и видит, и не видит; разумеет, да не может взять в ум.