Легенда, оказавшаяся правдой - [8]

«Нет, мой друг, мы будем разбиты на голову; но что из этого?

Зато у нас будет республика…»«…Между тем этот офицер высказал только общее мнение русского интеллигента и русского общества», — отмечает Вильгельм II.

В значительной части образованного общества, и почти среди всех принадлежавших идейно к Ордену Р. И. утвердилось ложное мнение, что Россию от «ужасов царизма» может спасти только революция, только свержение Самодержавия. «Таков уж был дух времени, — вспоминает в «Бывшее и несбывшееся» Ф. Степун, — самая таинственная, самая неуловимая и все же реальная сила истории».

«По моим наблюдениям, — в конце XIX века и еще более в начале XX в каждой русской семье, не исключая царской, обязательно имелся какой-нибудь более или менее радикальный родственник, свой собственный домашний революционер. В консервативных — дворянских семьях эти революционеры бывали обыкновенно либералами, в интеллигентски-либеральных — социалистами, в рабочих — после 1905 года — иной раз и большевиками. Нельзя сказать, чтобы все эти тайные революционеры были людьми идеи и жертвы. Очень большой процент составляли снесенные радикальными ветрами влево талантливые неудачники, амбициозные бездельники, самообольщенные говоруны и мечтательные женолюбы (левая фраза тогда очень действовала на русских женщин). Через женолюбов разлагалась обычно самая консервативная часть всякого общества — женщины».

Русская интеллигенция почти вся поклонялась кумиру революции. «Нынешнее молодое поколение, — писал С. Франк в «Падении кумиров», — созревшее в последние годы, после рокового 1917 года, и даже поколение, подраставшее и духовно слагавшееся после 1905 года, вероятно, лишь с трудом может себе представить, и еще с большим трудом внутренне понять мировоззрение и веру людей, душа которых формировалась в т. н. «эпоху самодержавия», т. е. до 1905 года. Между тем, вдуматься в это духовное прошлое, в точности воскресить его — необходимо; ибо та глубокая болезнь которою страдает в настоящее время русская душа — и при том во всех ее многообразных проявлениях, начиная от русских коммунистов и кончая самыми ожесточенными их противниками — и лишь внешним выражением которой является национально-общественная катастрофа России; — эта болезнь есть последствие или — скажем лучше — последний этап развития этого духовного прошлого. Ведь доселе вожди и руководители всех партий, направлений и умственных течений — в преобладающем большинстве случаев, люди, вера и идеалы которых сложились в «дореволюционную эпоху».

В ту эпоху преобладающее большинство русских людей из состава т. н. «интеллигенции» жило одной верой, имело один «смысл жизни»: эту веру лучше всего определить, как веру в революцию. Русский народ — так чувствовали мы — страдает и гибнет под гнетом устаревшей, выродившейся, злой, эгоистичной, произвольной власти.

Министры, губернаторы, полиция — в конечном итоге система самодержавной власти во главе с царем — повинны во всех бедствиях русской жизни: в народной нищете, в народном невежестве, в отсталости русской культуры, во всех совершаемых преступлениях. Коротко говоря, существовавшая политическая форма казалась нам единственным источником всего зла. Достаточно уничтожить эту форму и устранить от власти людей, ее воплощавших и пропитанных ее духом, чтобы зло исчезло и заменилось добром, и наступил золотой век всеобщего счастья и братства. Добро и зло было тождественно с левым и правым, с освободительно-революционным, консервативно-реакционным политическим направлением».

ЭПОХА НАЦИОНАЛЬНОГО САМОУБИЙСТВА

В «Опавших листьях» В. В. Розанов давал такую характеристику всякой революции:

«…Революция имеет два измерения — длину и ширину, но не имеет третьего — глубины. И вот по этому качеству она никогда не будет иметь спелого вкусного плода; никогда не «завершится». Она будет все расти в раздражение, но никогда не настанет в ней того окончательного, когда человек говорит «довольно»! я счастлив. Сегодня так хорошо, что не надо завтра… Революция всегда будет надеяться только на «завтра»…:

И всякое «завтра» ее обманет и перейдет в «послезавтра». «Перпетум мобиле», циркулюс витиосус, и не от беспечности, — куда! — а именно от короткости. «Конура», «длинные цепи», «возврат в конуру», тревожный короткий сон.

В революции нет радости. И не будет. Радость — слишком царственное чувство, и никогда не попадается в объятия этого лакея. Два измерения: и она не выше человеческого, а ниже человеческого. Она механична, она материалистична. Но это — не случай, не простая связь с «теориями нашего времени», это судьба и вечность. И в сущности, подспудная революция в душах обывателей, уже ранее возникшая, и толкнула всех их понести на своих плечах Конта, Спенсера и подобных.

Революция сложена из двух пластинок: нижняя и настоящая, — горечь, злоба, нужда, зависть, отчаяние. Это — чернота, демократия.

Верхняя пластинка — золотая: это — сибариты, обеспеченные и неделающие, гуляющие, неслужащие. Но они чем-нибудь «на прогулках» были уязвлены, или — просто слишком добры, мягки, уступчивы, конфетны, при том в своем кругу они — только «равные» и кой кого даже непременно пониже. Переходя же в демократию, они тотчас становятся «прими интэр парес». Демократия очень и очень умеет «целовать в плечико», ухаживать, льстить: хотя для «искренности и правдоподобия» обходится грубовато, спорит, нападает, подшучивает над аристократами и его (теперь вчерашним) аристократизмом. Вообще демократия тоже знает «где раки зимуют». Что «Короленко первый в литературе своего времени» (после Толстого), что Герцен — аристократ и миллионер, что граф Толстой есть именно «граф», а князь Крапоткин был именно «князь» и, наконец, что Сибиряков имеет золотые прииски, — это она и при всем «социализме» отлично помнит, учтиво в присутствии всего этого держит себя, и отлично учитывает. Учитывает не только как выгоду, но как честь.