Легенда одной жизни - [11]
Бюрштейн.
Перестань, Фридрих, не выходи так из себя…
Кларисса.
Фридрих… будь благоразумен…
Иоган взбегает по лестнице со всею поспешностью, на какую он только способен. Бледный и растерянный, он озирается по сторонам, не зная, к кому обратиться.
Леонора.
Его высочество?
Иоган, боязливо.
Нет… но… но…
Подходит к ней совсем близко и шепчет ей на ухо несколько слов.
Леонора, отпрянув, дико и громко.
Сюда?.. Сюда?.. Ни за что!.. ни за что!.. ни за что!..
Бюрштейн, пораженный ее волнением.
Что случилось?.. Что с вами?..
Леонора, как бешеная.
Ни за что!.. Немедленно отказать!..
Яростно Иогану.
Как посмел ты нарушить мое распоряжение?.. Это бессовестно с твоей сторону… Я ведь сказала тебе…
Иоган, совсем растерявшись.
Но ведь как же… Мог ли я… Я…
Леонора.
Ты — глупая башка… Ступай!..
Кларисса.
Что случилось, мама?..
Бюрштейн.
Что с вами?..
Фридрих, в изумлении смотрит на мать.
Медленно входит Мария Фолькенгоф — небольшого роста, одетая в черное, дама. У нее благородное, спокойное лицо, со следами былой красоты, тихий и нежный голос. Она очень близорука и опирается на палку. Войдя, она останавливается и несколько беспомощно оглядывается, видя, что никто не идет ей навстречу. Дрожащей рукою она ищет свой лорнет. Общее тягостное оцепенение и глухое молчание. Иоган, словно подталкиваемый какою-то силою, почтительно приближается к ней, но не решается заговорить.
Мария, с трудом узнавая его.
Ах, это ты, Иоган… Ты доложил обо мне?.. Нельзя ли мне переговорить с кем-нибудь из устроителей?
Иоган, неуверенно.
Да… я… Может быть, господин Бюрштейн? Я полагаю…
Смотрит на Бюрштейна умоляющим взглядом.
Бюрштейн, с тревожной учтивостью.
Разрешите представиться: Бюрштейн… Чем могу вам служить, сударыня?
Мария.
Простите, что я побеспокоила вас лично… Я, конечно, сама виновата; мне следовало запастись билетом по телеграфу… Но я — приезжая… Узнав только из газеты о первом вечере Фридриха Франка, я вдруг решила ехать и боюсь, что опоздала… Иоган сказал мне, что все билеты проданы… Но я все же хотела попытаться…
Бюрштейн.
Да… Собственно говоря…
Он глядит на Леонору, делающую гневно-отрицательный жест.
Да, к сожалению, к глубокому сожалению, билетов больше не осталось.
Мария.
В самом деле?.. Как жаль… Я уж не думала еще раз в жизни сюда приехать, а тут вдруг представился этот повод… И вот я опоздала… Как жаль… Стало быть, нет никакой возможности, никакой?.. Может быть, мне могли бы дать стоячее место?.. Час или два я могла бы все-таки выстоять… А больше это ведь и не продлится… Я, конечно, не хочу быть назойлива, но… это… это мне необходимо…
Бюрштейн, растерянно.
Я, право, не знаю… Сам я даже не в праве решить… Может быть…
Леонора, внезапно и резко.
Нет, это невозможно, никак невозможно… Все места были сразу же расписаны между друзьями дома… Для посторонних ничего нельзя сделать… Я ведь тебе сразу сказала, Иоган, чтобы ты никого не утруждал приглашением подниматься наверх…
Мария, загорается гневом, но в то же мгновенье овладевает собою.
Ах… это вы, Леонора?.. Я вас и не заметила… Глаза мои уже никуда не годятся. Но я вас узнала с первых же слов… Я не явилась к вам с просьбою или с какими-либо притязаниями… Я пришла, как чужая, и хлопотала я о пропуске, как посторонняя… Но вам не следовало это говорить… Вы…
Леонора, жестко.
Очень сожалею… Я не нашла более подходящего слова…
Мария, дрожа от сдерживаемого волнений.
Вы сожалеете… сожалеете… Вам придется об этом, пожалуй, еще больше пожалеть!.. Другие, кажется мне, смогут лучше решить, такая ли уж я посторонняя, какою вы меня хотите тут считать… так ли уж я назойлива, что меня из дома Карла Франка гонят, как собаку… Быть может, когда-нибудь еще выяснится, кто была действительно назойливой… Ах, так вот она, сфера «самоотреченной доброты» и традиция «светлой человечности», — как сегодня писали в газетах… О, прочь отсюда!.. Где выход?.. где?..
Бюрштейн, опешив.
В ближайшее время состоится, по всей вероятности, публичное повторение вечера… Я позволю себе, в этом случае…
Мария.
Благодарю… Благодарю… В повторении я не нуждаюсь… Этого приема с меня довольно… довольно… Где?.. Ты здесь, Иоган?.. Пойдем, помоги мне сойти по лестнице, — мне трудно ходить… Ах ты, бедняга, опять получил из-за меня нагоняй… Да, нельзя стареть, нельзя, если не хочешь истлеть в памяти людей… Пойдем, спасибо тебе!
Иоган хочет повести под руку Марию Фолькенгоф. Но тут вперед выходит неожиданно Фридрих, следивший за этой сценой с быстро нараставшим в нем гневом и волнением.
Фридрих.
Простите, сударыня… Я должен, от имени этого дома, принести вам извинение… Я не имею чести вас знать, но слышу, что вы мне… что вы хотели оказать мне честь своим присутствием на моем вечере, что вы только ради этого предприняли путешествие… Само собой разумеется, что место будет вам предоставлено.
Бюрштейн, делает движение рукою.
Фридрих, энергично.
Повторяю: это разумеется само собою, ибо я велю скорее удалить критиков и праздных слушателей… И я уверен, что действую в духе отца, не допуская, чтобы кто-либо ушел огорченным из его дома.
Мария, остановившись в волнении.
Ах… вы так… вы так…
Литературный шедевр Стефана Цвейга — роман «Нетерпение сердца» — превосходно экранизировался мэтром французского кино Эдуаром Молинаро.Однако даже очень удачной экранизации не удалось сравниться с силой и эмоциональностью истории о безнадежной, безумной любви парализованной юной красавицы Эдит фон Кекешфальва к молодому австрийскому офицеру Антону Гофмюллеру, способному сострадать ей, понимать ее, жалеть, но не ответить ей взаимностью…
Самобытный, сильный и искренний талант австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) давно завоевал признание и любовь читательской аудитории. Интерес к его лучшим произведениям с годами не ослабевает, а напротив, неуклонно растет, и это свидетельствует о том, что Цвейгу удалось внести свой, весьма значительный вклад в сложную и богатую художественными открытиями литературу XX века.
Книга известного австрийского писателя Стефана Цвейга (1881-1942) «Мария Стюарт» принадлежит к числу так называемых «романтизированных биографий» - жанру, пользовавшемуся большим распространением в тридцатые годы, когда создавалось это жизнеописание шотландской королевы, и не утратившему популярности в наши дни.Если ясное и очевидное само себя объясняет, то загадка будит творческую мысль. Вот почему исторические личности и события, окутанные дымкой загадочности, ждут все нового осмысления и поэтического истолкования. Классическим, коронным примером того неистощимого очарования загадки, какое исходит порой от исторической проблемы, должна по праву считаться жизненная трагедия Марии Стюарт (1542-1587).Пожалуй, ни об одной женщине в истории не создана такая богатая литература - драмы, романы, биографии, дискуссии.
Всемирно известный австрийский писатель Стефан Цвейг (1881–1942) является замечательным новеллистом. В своих новеллах он улавливал и запечатлевал некоторые важные особенности современной ему жизни, и прежде всего разобщенности людей, которые почти не знают душевной близости. С большим мастерством он показывает страдания, внутренние переживания и чувства своих героев, которые они прячут от окружающих, словно тайну. Но, изображая сумрачную, овеянную печалью картину современного ему мира, писатель не отвергает его, — он верит, что милосердие человека к человеку может восторжествовать и облагородить жизнь.
В новелле «Письмо незнакомки» Цвейг рассказывает о чистой и прекрасной женщине, всю жизнь преданно и самоотверженно любившей черствого себялюбца, который так и не понял, что он прошёл, как слепой, мимо великого чувства.Stefan Zweig. Brief einer Unbekannten. 1922.Перевод с немецкого Даниила Горфинкеля.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.