Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак - [65]

Сейчас, в декабре, на этих островах закончился унылый засушливый период и началось буйное обновление природы: поднималась свежая трава; ветерок перебирал длинные листья кокосовых и саговых пальм; весело шумели напоенные влагой мангровые и казуариновые деревья; реки, текущие меж ущелий, стали многоводными и бурными… Да, пристать бы сейчас коперниковцам к берегу, войти под прохладные влажные своды тропического леса, у первого же ручья упасть лицом в воду и пить, пить…

Но нет, хоть и не спят вахтенные матросы, не видят они, даже не подозревают о близости спасительных островов, и все дальше мчит суденышко, подгоняемое муссоном и течением, через пролив Ломбок и скоро выйдет в жаркий и пустынный Индийский океан.

…На исходе были четвертые сутки и вода. Совсем немного ее, теплой, неприятно пахнущей, плескалось на дне анкерка. Даже уменьшение нормы до 100 граммов ненадолго растянуло запас. Вечером 30 декабря попили последний раз.

— Мда… Только губы омочил, — с горькой усмешкой сказал Володя братану.

— Хочешь мою порцию? — предложил Спартак, который еще не пил.

— Да ты что! Нет, нет! Пей сам.

— Да я, знаешь, сколько могу без воды жить? Хоть целую неделю, чесслово! Бери!

— Нет, Спарта! — твердо сказал Володя. — Не возьму.

— Вот чудак, не верит… — пробормотал юнга, искренне огорченный. Улучив момент, он вылил воду из кружки в пустую консервную банку и спрятал ее подальше от испепеляющих солнечных лучей. «Ничего, попозже попьет!» — подумал он о друге. Спартак уверял себя, что сам-то он человек тренированный, что ему нисколечко пить не хочется, но это был самообман: у мальчишки губы потрескались от жары, а язык, казалось, распух и с трудом помещался в пересохшем рту. «Наверное, поэтому собаки в жару и вываливают языки из пасти», — вяло подумалось ему.

Солнце ушло на отдых, звезды вышли на ночную вахту. Глядя на Большое Магелланово облако[129], загадочно мерцающее с правого борта, второй штурман задумчиво проговорил:

— Идем вроде на юг, а Явы все нет…

— Вы правы, — отозвался капитан. — Но, очевидно, нас снесло восточнее, и через один — из проливов в Малых Зондских островах мы вышли в Индийский океан.

Боцман, который тоже уже догадался об этом, желая приободрить товарищей, сказал:

— Ничо, зато здесь об эту пору часто дождичек бывает. Даст бог, не сегодня-завтра разживемся пресной водичкой…

При слове «водичка» все разговоры в шлюпке смолкли, и моряки напряженно посмотрели в ту сторону, где из темноты раздавался голос Аверьяныча, словно боцман мог тотчас же дать им вволю спасительной влаги. Он, наверное, почувствовал это, смущенно покашлял и буркнул:

— Спать, однако, пора, яс-с-сное море…

Кто уснул, а кто и нет. К Спартаку сон не шел. Юнга лежал на спине и смотрел в звездное небо, как когда-то на теплой, по-живому подрагивающей палубе «Коперника». Как когда-то… Ему казалось, что с того времени прошла вечность, хотя минули всего четвертые сутки.

Вдруг он услышал чью-то торопливую скороговорку и всхлипывания. Слов юнга разобрать не мог, но голос был женский. Это радистка! Она лежала далеко, в носовой части шлюпки, но Спартак решил узнать, в чем дело. Он пополз, то и дело натыкаясь на спящих моряков.

Светлана Ивановна лежала с закрытыми глазами и лепетала тоненьким жалобным голоском, как ребенок:

— Пить! Миленькие, хорошие, дайте попить! Ну что вам, жалко? Вон ее сколько… дайте хоть капельку… Жжет внутри…

Ее трясло, как от холода, но руки были горячими. «Заболела, — понял юнга и торопливо сказал: — Я сейчас. Потерпите». И пополз к кормовой банке, под которой стояла консервная жестянка с водой, все еще не выпитой ни им, ни братаном.

С великими трудами проделал он обратный путь, держа в поднятой руке посудину и стараясь не пролить ни одной драгоценной капли. Вновь приблизился к Рур, наклонился, вглядываясь в ее лицо. Он не узнавал веселую общительную радистку, всегда одетую с иголочки. Сейчас перед Спартаком лежала худенькая беззащитная девушка в изодранной грязной одежде, со спутанными волосами и жалобно просила пить. Он осторожно поднял ее голову и поднес к губам банку.

— Пейте.

Несколько жадных глотков Рур сделала, не открывая глаз, и банка опустела.

— Еще! — попросила она.

— Нету больше…

Рядом проснулся и приподнялся на локте Витька Ганин. Он злобно прошипел:

— Ты где воду взял? Стырил, гад? Друзей втихаря поишь!

— Дурак! Ты чего болтаешь! Это моя вода. Светланаванна больная…

— Мы все тут больные! Мне тоже дай!

— Еще, пожалуйста! — повторила радистка.

— Ну нету больше, как вы не поймете! — Спартак был в отчаянии.

Рур открыла глаза и вдруг прошептала, протягивая вперед дрожащую руку:

— Город! Вижу город!

«Бредит!» — испуганно подумал юнга, но машинально посмотрел в ту сторону, куда указывала радистка. Взглянул и обомлел: далеко впереди по курсу шлюпки виднелись огни — белые, зеленые, голубоватые… Такое множество их светилось на горизонте, что не было сомнений: это, конечно, город, какой-то крупный портовый город, широко разбросанный по берегу моря, может быть, та самая, долгожданная Сурабая!

— Земля! — завопил, наверное, громче матросов Колумба Спартак.

— Город! — подхватил белобрысый, враз забывший о воде.