Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак - [22]

«Александр II» спускался на юг вдоль западного побережья Африки. Еще совсем недавно, несколько лет назад, на этих путях часто встречались суда работорговцев, увозящих африканских негров в неволю. Финские колонисты плыли в обратном направлении.

На подходе к мысу Доброй Надежды шхуну взял в оборот шторм, да такой, что почти ни у кого не оставалось надежды на благополучный исход. Дряхлое перегруженное судно с таким трудом взбиралось на гребень очередного гигантского вала и так при этом трещало, что казалось, вот-вот развалится подобно старой бочке с рассохшейся клепкой. Хотя все паруса, за исключением небольших триселей, были заблаговременно убраны, рангоутное дерево угрожающе скрипело. Шхуна шла крутой бейдевинд[55], содрогаясь от ударов волн по скулам.

Капитан Хук сутки не покидал мостика, руководя действиями матросов, а когда младший штурман уговорил его отдохнуть, «хотя бы пару склянок»[56], он отправился не в каюту, а в трюм, где в страхе и отчаянии, в хаосе разбросанных качкой вещей сидели и лежали пассажиры. Позеленевшие лица, безумные глаза, плач детей, запах рвоты… В одном углу пастор Хаккенвейн, решив, что пришел Судный день, пел псалом «Пусть уходит сладкий мир», и несколько дрожащих голосов ему подпевало; в другом — старый кузнец Ильмаринен читал вслух приличествующие моменту строки из «Калевалы»:

Горе мне, что я поехал,

Что я вышел в это море

На открытое теченье

На колеблющихся бревнах…

Но видал я редко бурю,

Чтоб была подобна этой:

Страшны бурные потоки,

Эти пенистые волны…

Первым желанием капитана Хука было выхватить из-за пояса револьвер, разрядить его в воздух, чтобы вызвать страх, еще больший, чем перед разыгравшейся стихией, и тем самым установить порядок, особенно необходимый сейчас, в этой критической ситуации. Вместо этого Фабиан неожиданно для самого себя продолжил чтение «Калевалы», из которой очень многое помнил наизусть:

В лодке плакать не годится,

Горевать в челне не должно:

Плач в ненастьях не поможет,

А печаль — в годину бедствий!

И добавил прозой, указывая пальцем в подволок:

— Там, наверху, экипаж борется со штормом. И как всякой сражающейся армии, ей нужен крепкий тыл. Вы можете помочь матросам тем, что прекратите истерику и панику. Матери должны опекать детей, мужчины женщин, сильные слабых. Сим победим!

Твердость и уверенность капитана если и не передались пассажирам, то по крайней мере успокоили их на какое-то время. Уже поднимаясь по трапу, Хук бросил пастору Хаккенвейну:

— Я не против псалмов, святой отец. Пойте. Только выберите что-нибудь ободряющее.

Едва Фабиан выбрался наверх, волна, словно поджидавшая его, выметнулась из-за правого борта и накрыла с головой. Судно накренилось так, что мачты почти легли на воду. Сбитый с ног, едва не смытый за борт капитан с трудом поднялся и, цепляясь за протянутый перед штормом леер, побежал на мостик. В голове прыгали строчки из той же 42-й руны, которую читал кузнец; там дальше шло заклинание демонов моря:

Удержи сынов ты, море,

Чад своих, волна морская,

Вниз спусти ты, Ахто, волны;

Велламо, народ утишь свой,

Чтоб он мой челнок не трогал

И не бился в ребра лодки…

Ни молитвы, ни стихи древнего эпоса не помогали: шторм продолжался. Лишь на третьи сутки отпустил он шхуну, но не безвозмездно, за пропуск в Индийский океан была заплачена немалая дань: такелаж походил на порванную паутину, клочьями свисавшую с мачт, пострадал и рангоут, были снесены нактоуз, шлюпка, световые люки. Навсегда канули в морскую пучину два матроса…

К счастью, в корпусе судна не было течи; она неминуемо появилась бы, если б капитан Хук перед рейсом не распорядился обшить днище шхуны двухдюймовыми еловыми досками.

Едва доковылял полуразрушенный «Александр II» до бухты Фолсбей и укрылся в одном из ее укромных уголков под названием Саймонсбей. Моряков английской эскадры, отстаивавшихся там же, удивила та сноровка, с какой капитан едва живой шхуны избежал столкновения с Ноевым Ковчегом — громадным плоским камнем, преграждающим вход в залив. Начальник эскадры коммодор Тальбот, наблюдая за действиями Хука, заметил своим офицерам:

— Я бы с удовольствием взял этого парня к себе. Учитесь!

Шхуна стала на ремонт, измученные пассажиры сошли на берег, и часть из них не вернулась: одни решили попытать счастья в Капской провинции, другие стали ждать попутного корабля к берегам Финляндии. Остальные по окончании ремонта продолжили путь к земле обетованной.

От мыса Доброй Надежды Хук решил идти по дуге большого круга: сначала спуститься до 38° южной широты, пройти по параллели до 105° восточной долготы, а потом подняться до 30° южной широты. Это значительно сокращало путь.

В Индийском океане, жарком и штилевом, шхуна колонистов завязла, как муха в патоке. По неделям ход судна не превышал полутора-двух узлов. Напрасно моряки свистели[57], поглядывая на мачты: паруса оставались безжизненными. Парус без ветра — тряпка.

От жары и скученности на корабле начались болезни. Судовой врач Енберг сбивался с ног, тем не менее трое умерли от дизентерии. Люди постепенно озлоблялись, видя главного виновника всех своих несчастий в капитане Хуке. Ведь это он соблазнил их раем на краю земли, это он нашел старую, дряхлую посудину, неспособную противостоять штормам… Даже то, что на море был мертвый штиль и шхуна почти не двигалась, даже это ставили ему в вину, хотя вряд ли смогли объяснить почему.