Легенда о ретивом сердце - [28]

— Люблю, — сказал громко, словно хотел заглушить тайную боль, — люблю тебя одну во всем свете, вовеки.

Синегорка засмеялась, по как-то чуждо:

— Свет большой, а век длинный.

Голос се звучал слишком трезво, но Илейка не слышал этого. Он пошел, не разбирая дороги…

Набежало облако, стало темно кругом. Перевернулся и застонал во сне Святогор; легкая волна слизнула прибрежную пену. Стало совсем тихо, только ухала выпь надрывным голосом.

Потом ужо, когда месяц повис над яром, они сидели, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели, как скатываются в дикую степь звезды. Синегорка — распустив косу до земли, бледная, с лихорадочным румянцем на скулах. Илейка — счастливый, наполненный тихой радостью, которая светилась в его глазах, исходила от всего его существа.

Синегорка говорила:

— С тобой я буду всегда… Ты храбр, а я поляница[18] — одна у нас судьба и удача. Нет у меня родства и прошлого не помню. Родилась я в Киеве… Девочкой полонили меня печенеги, не ведаю, какого племени… Увезли в степи к Танаису тихому. И так-то уж хорошо было там… Небо да земля. Ночью, днем, зимой, летом! Все только небо да земля. И ровная такая — скачешь на коне, будто птицей вольной летишь. Повозки скрипят, верблюды ревут… — девушка зажмурилась, вспоминая прежнее житье-бытье. — Хорошо… как пахнет кругом, — продолжала она, раздувая ноздри и втягивая воздух, — травами пахнет оттуда… Долго так я бродила с кочевьем, Илейка… Там и поляницею стала.

Синегорка остановилась, подумала:

— Потом… нет, не буду рассказывать…

— Отчего же, Синегорушка? — спросил Илейка. — Говори.

— Нет, — решительно отрезала девушка, — не стану. Коли все будешь знать — не захочешь меня. А ведь я люблю тебя. И не ведаю отчего, а люблю.

Илья невольным движением снял с шеи кожаный мешочек, что дала ему мать, и повесил его на шею девушке. Она даже пе заметила, пытливо взглянула на Илейку:

— Убьем старого! Теперь же!

Илейка вздрогнул и отодвинулся.

— Робеешь? — заметила его движение Синегорка. — Камнем он у меня на шее, всюду меня разыщет, жизни не даст.

— Не могу я того, — ответил Илейка, — рука не поднимается…

— Ты обещал мне, Илейка. Ночь темная, кругом никого па пятьдесят верст, он спит. Да так и будет спать. Вечный сон крепок… Слаще меда он для такого старого. Пора ему на покой. Мы будем любить его всегда и вспоминать, как родича.

— Нет, не могу я… Не проси о том, Синегорка, — пытался коснуться рукою ее волос Илейка, — у зверя спящего и то жизни не отнимешь.

— Так пробуди его к битве! Он немощен и долго не выстоит. Срази его в косицу, как витязь.

— Зачем тебе его смерть? Зачем просишь?

— Хочу! — упрямо ответила Синегорка. — Любила я его — трухлявое дерево, а ныне сама убью его. Степь, степь зовет!

С этими словами она обнажила саблю, держала ее легко, как павлинье перо.

— Не смей, — схватил ее за руку Илейка, — любимая моя Синегорка. Говорю тебе: грех… Сам скончается, успокоит живот свой. Отменный витязь на Руси был. Степняки детей им пугали.

— Не степняки — киевляне да новгородцы пугали детей своих, — зло перебила Синегорка, — а он по всему свету шастал, никому добра не делал, никого не любил. Пусть мохом обрастет, как камень-валун. Он и есть камень. Ненавижу его! За то, что поверила ему, силой небывалой пленилась.

— Уймись, Сипегорушка, — не переставал усовещать Илейка. Он был сбит с толку ее слепой ненавистью, ее отчаянием. — Мы уйдем с тобой, запутаем след… По бездорожью пойдем, хочешь? До самого Киева.

— Не пойду! — оттолкнула его девушка. — Нет!

Вздрогнул Илейка. почувствовал неладное.

— Я не могу любить труса. Никогда. Ненавижу Святогора, он никогда не был трусом. Он никогда бы не задумался убить тебя — деревенщину! А ты? Трус!

— Молчи! — рванул ее за руку Илейка. — Он витязь старого времени, и тебе его не понять. Молчи!

В его голосе было что-то такое, отчего девушка на минуту испугалась: рот ее полуоткрылся, глаза глянули робко, но тут же захохотала резким отрывистым смехом:

— Вздумал пугать меня? Посконная он борода, моржовая кожа…

— Синегорка, оставь… ведь я полюбил тебя крепко, нельзя крепче, — тихо сказал Илейка, и девушка будто бы послушалась.

Она сникла, ее потянула к земле тяжелая коса. Медленно опустилась на землю. Грудь высоко вздымалась, на глаза навернулись слезы.

Илейка, Илейка, не знаю, что со мной… Душно мне здесь — низкое небо, а там туры да дикие кони, да ветер духмяный…

Девушка заломила руки так, что хрустнули косточки, потянулась к реке:

— Утопиться бы, залить жар в груди… Ведь я и тебя не люблю Илейка, не могу я любить тебя. Скучно мне будет с тобою, не лучше, чем со старым.

— Синегорка! — воскликнул Илья.

— Тоскую я. И нет угомону мне. Да как же ты мог поверить? — шептала девушка, медленно отступая к коню, который ждал ее, нетерпеливо перебирая ногами.

Илейка не знал, что и сказать. Был согласен на все, только бы она осталась с ним. Кинуть одного, оставить на трудной ратной дороге, когда розовеющие цветы на колючем кустарнике только-только раскрылись. Оп увидел себя одного со слепящим солнцем впереди и хотел позвать ее, согласиться на все… Раскрыл рот, по звук застрял в горле, как меч в ножнах. Синегорка вдевала ногу в стремя. Села на коня устало, тяжело, и это еще больше раздосадовало ее.