Легенда о ретивом сердце - [25]

У ее ног лежат печенежская сабля, лук с колчаном, из которого торчит одна-единственная стрела.

Да ведь это же Синегорка!.. Илейка не поверил глазам.

Под ногою хрустнула ветка. Девушка вздрогнула, повернулась в его сторону, широко раздувая ноздри, и замерла, протянув руку к сабле. Глаза ее тотчас же стали сухими, а губы сжались в одну упрямую полоску. Она смотрела на Илью, как рысь, готовая к прыжку.

— Это ты? — тихо спросил Илейка.

— Я, — ответила она, — выходи, покажись, коли ты не Дух…

Илейка поднялся во весь рост, сделал несколько шагов и остановился:

— Нет, не дух я… Или забыла?

Синегорка не отвечала, она поднялась и стояла, в упор, немного исподлобья разглядывая его. Долго смотрели так друг на друга.

— Помню, — наконец вымолвила она, протянув к нему руки, — помню… Как зовут тебя?

— Илейка…

Его будто огнем обожгло, стоял, не в силах сдвинуться с места. Девушка сама подошла к нему, положила руки на плечи, прижалась лицом:

— Спасибо тебе.

Илейка увидел слезы в ее глазах.

— Чего ты? — спросил он, но Синегорка не ответила, отвернулась и стояла молча, кусая косу.

— Чего ты? — повторил Илейка, и девушка вдруг резко повернулась:

— Худо тебе от меня, худо руссу, худо печенегу…

Илейка отступил. Синегорка стояла с поднятой саблей, потом воткнула ее в землю.

— Сколько черепов то в поле белеется… Выеду по весне — сколько черепов из-под снега щерится, землею набиты, зубы скованы льдом…

Вдруг звонко и непринужденно расхохоталась:

— Глупый, Илейка! Вот и поверил…

Илейка действительно не знал, что и подумать. Девушка захохотала еще громче:

— В своем я уме, Илейка… Только, говорят, как ночь, оборочусь волчицею и но дорогам — шасть! Кто заблукал, не уйдет от меня… Крепко сожму зубы на горло. Так говорят… Веришь?

Спрашивала, а сама кусала волосы, и в глазах ее было что-то недоброе.

— У меня против оборотней стрелы заговорены, — сказал Илейка, подняв лук. Будь хоть Кощей Бессмертный, и тот падет замертво!

В словах его слышалась недвусмысленная угроза, рука уже натягивала лук. Девушка побледнела:

— Нет… не я люди так говорят, злые…

— А ну, перекрестись! — потребовал, улыбаясь, Илейка.

— Вот, — с готовностью перекрестилась девушка, — видишь? — и поглядела на Илейку нежно-нежно. Тот смутился. Девушка опустилась на траву: — Здесь я Синегорка, а там…

Она кивнула в сторону широкой заокской степи, где колыхались буйные травы и парили пернатые хищники… Дичью, волей тянуло оттуда; казалось, какие-то едва уловимые запахи касались ее ноздрей, они широко раздувались.

— Там меня зовут девушкой-гюль, — сказала она. — Знаешь, что это? Это цветок такой, колючий и красивый. Он раскрывается вместе с восходом и весь день следит за солнцем. Он растет по яругам, и ты его видел тысячу раз.

Синегорка говорила, устремив глаза за реку, и Илейка не мог оторвать от нее взгляда. Кто она? Откуда? Говорит загадками, и не ему разгадать их, по от каждого ее слова слегка замирает сердце, будто оно напоено пьяным солнечным зноем и пахнет, как те цветы по яругам…

Сердито оглядела Илейку с ног до головы:

— Не знаешь ты, как стучит бубен ночью в степи… как сердце стучит, как стелются травы и никто не спит… Ночь, ночь… Всякие звери и зверюшки затевают игры — веселые игры. И если заревет тур — мураши ползут по спине. Могучий голос. Я всякую ночь слышу его, слышу и остаюсь здесь… Проклятье этому берегу… Здесь меня ненавидят, называют колдуньей…

Синегорка не договорила, кинула взгляд на Илейку:

— Пригож ты, пригож… Ничего не скажешь. Может, полюблю тебя. А коли полюблю…

Лукаво взглянула, подняв красивые брови, и притворно вздохнула:

— Коли я полюблю — добра не жди. Поедем, Илейка, со мной… Туда… в дикие степи, а? Будем вести торг с ними.

— С кем? — насторожился Илейка.

— А с печенегами…

Илейка освободил плечо:

— Нет, не торг, а битву вести будем.

Девушка не смутилась:

— Битву так битву. Оно и лучше… ха-ха-ха… Рассечь бы мечом твоим шелом хакана. Знаешь, у него крепкий шелом и твердая, как кремень, голова. А у тебя добрый меч? Ого! — восхитилась она, вытащив меч из ножен. — Таким мечом его можно рассечь до самого седла. Не то что сабелька…

В груди Илейки шевельнулось подозрение:

— Где ты добыла ее?

Ничуть не смутилась девушка, ответила дерзко:

— Где добыла, там тебе не добыть. Что ж, поедешь со мною? Скажи только слово, уйдем за Оку — поминай как звали. По травам покатимся.

Илейка не успел ответить. Громкий, прямо-таки нечеловеческий голос раздался с яра:

— Сине-е-горка-а! Пусть тебя разразит гром-грохотун! Где ты прячешься?

Могучего вида всадник маячил на высоком обрыве. Седая бородища его, разлетаясь по ветру, закрывала темное грубое лицо. Шелом сверкал на солнце, как золоченый купол церковки в Муроме. Конь упер косматые ноги в край обрыва и мотал головою.

— Он, — прошептала Синегорка и как-то сразу увяла: глаза потухли, лицо посерело.

— Кто это? — спросил Илейка.

— Он, — повторила Синегорка. Встрепенулась, упала на колени перед Илейкой, смуглыми руками обхватила его колени: — Не люб он мне! Верь, Илейка, совсем не люб… Старый, а куда как грозен. Что я поделаю с собой, коли не люб! Опостылел мне… Возьми меня, Илейка, укради, — шептала Синегорка прерывающимся голосом. — Все равно как в клетке я золоченой. Нет мне воли, нет жизни, возьми меня, Илейка. Тебя буду любить, у души держать буду. Поскачем с тобою в степь, в ночи скроемся…