Легенда о ретивом сердце - [11]

— Верю, — снова хихикнул курносый. — Три святых дуба, что в Старой Руссе, в Леванидовом урочище.

— Не стану делить трапезы с поганым, тьфу! Чума болотная! Загради указательным перстом уста свои богохульные.

Но тот не унимался. Поднял голову, подвигал нижней челюстью и захохотал, толкнув локтем рыжебородого;

— Гляди-кось — бог Саваоф! Как важно восседает.

— Не кощунствуй, чертов бродяжка! Какой же это бог с такой бороденкой? Настоящий бог восседает на семи облаках, над головой его благостное сияние и серафимы летают светлокрылые.

— Кто же это? Эй, чадушко, ты кто?

— Илейка я, сын Иванов.

— Почто на печи сохнешь поленом, сын Ивана, гляди, на лучину пощиплют…

— Нездоров я — ноги не ходят, — настойчиво повторил Илья, не сводя с калик пристального взгляда.

— Будут ходить, — хитро стрельнул глазами рыжебородый. — Что легче сказать: «прощаются тебе грехи твои» или «встань и ходи»? Так, чадушко, повествует Евангелие. — Илейка сделал невольное движение, и, заметив это, странник продолжал: — «И он тотчас встал перед ними, взял, на чем лежал, и пошел в дом свой»…

— Кто встал? — выдохнул Илейка судорожно. Отчего-то сперло в груди.

Рыжебородый усмехнулся, довольный тем, что Илейка пошел на приманку, погладил пестрое крылышко на шапке, надулся:

— «И, посмотрев на всех их, сказал тому человеку: «Протяни руку твою». Он так и сделал; и стала рука его здорова, как другая…»

— Неужто стала? — открыл рот Илейка, подумал с минуту, даже головой тряхнул — уж не смеются ли над ним странники? Перед глазами вставало что-то давно забытое, светлое и доброе.

Рыжебородый не сводил с него взгляда. Он внутренне торжествовал и не спешил, как не спешит рыбак подсекать, пока рыба не заглотнет наживу. Наугад выбрал стих:

— «И один из них ударил раба первосвященникова и отсек ему ухо. Тогда Исус сказал: «Оставьте, довольно», — и, коснувшись уха его, исцелил его».

— Враки! — вдруг захохотал курносый, сплюнул на пол и растер ногой. — Ежели б он содеял такое при народе, его не потащили бы в дом первосвященника! А то ведь народ потащил. Все враки!

— Богохульствуешь, бродяжка! Усумняшася! Не слушай его, сын Ивана, рожа у него, как у той, что с косою ходит, да и душа погублена — прежде скоморохом был, в голенную кость дул, в бубны стучал, козлом блеял и в бесовских скаканиях усердствовал.

— А ты, а ты?! — подскочил курносый. — Знаю тебя — раньше волхвом был в Новгороде, покуда не крестил вас Путята огнем, а другой… — калика прервал себя на полуслове, одним прыжком подскочил к окошку, припав к нему, стал что-то высматривать.

— Прошлое, бродяжка, прошлое! Не тронь прошлое. Я грехи искупил, крестился и в святых землях бывал, гроб господен лобызал.

— То-то, — зло продолжал, не отрываясь от окна, калика, — из волхвов да в пресвитеры норовишь. Журавли хоть за море летают, а все «курлы».

Илейка глядел на них во все глаза и дивился: никогда он не видел таких скорых на слово людей. Сразу видать — бывалые и книжную премудрость одолели.

— Сказками смущаешь сидня этого. Чудо свершил, говоришь? Вот я тебе покажу чудо, каких не бывало за морем!

Калика сплюнул и вышел. Минуты две его не было видно, потом замаячила в окошке сутулая спина. Постоял немного и, остерегаясь кого-то, перебежал дорогу, лег под частокол. Накрыл лицо шапкой, притворился спящим. Косою молнией ударил коршун, затрепыхал крыльями и взмыл. Только тогда Илейка заметил в руках калики кусок мяса. Что это? Другой раз мелькнул коршун, не достав добычи. Калика не шевелился. Смутно стало на душе Илейки. Кто они? От каких берегов? И, словно угадав его мысли, рыжебородый сказал:

— Мы от неведомых людей. Идем-идем — покатимся, покатимся — затеряемся…

Осклабился, заглянул в окно:

— Ах, беса тешит, неразумный язычник! Как ловко прикинулся — только не смердит.

Коршун долго кружил, так долго, что у Илейки шею заломило. Потом вдруг — бац! Камнем упала птица на грудь калики, а тот только того и ждал. Мигом вскочил, вцепился в нее руками, скрутил голову набок, встряхнул. Калика приплясывал на мосте, шлепал босыми узловатыми ногами. Он откусил клюв и положил его за пазуху.

— Ах, нечестивец, ах, пес! — качал головой рыжебородый. — Божью тварь жизни лишил. Кровожадный волчище!

Калика вошел в избу, подбрасывая на ладони окровавленные ноги птицы, сказал Илье:

— Видал? Вот они — твои ноги!

Торжествующе покосился на товарища:

— Я отнял их у нее для тебя, чадушко. Видишь, какие крепкие, не согнешь. И у тебя будут такие же. Веришь ли?

Илейка заколебался, не зная, что ответить. Он рот открыл от изумления. Было страшно и весело, как тогда, когда скатывался по обледенелому бревну.

— Верю! — смущенно прошептал он.

Чувствовал себя сбитым с толку, все происходило как во сне: нелепые фигуры калик, их непонятные речи и все-все.

— Верь! — твердо сказал курносый, наливая из своей фляги в глиняную кружку. Поднес Илье: — Пей! А с третьего раза восстанешь и пойдешь.

Нельзя было не повиноваться ему — столько в голосе странника было могучей скрытой силы. Притих и рыжебородый, во все глаза глядел на Илейку, На лбу Илейки выступили крупные капли пота, перехватило дух — кто мог поймать коршуна голыми руками, тот мог все, Илья поверил.