Легенда о любви и красоте - [19]

— За что?

— Подушная подать нынче повысилась и составляет не пять, а пять с половиной дукатов за вас двоих. Стало быть, вы должны еще полдуката.

— Мы все заплатили и ничего не должны. По какому праву вы требуете повышенную подать? — возмутилась Виола.

— По указу графа Урбино, — недовольно глядя на нее, пояснил сборщик. — А если учесть, сколько вы извели леса, — при этом он выразительно посмотрел на стол и стулья, — то взыскать следует не пол, а целый дукат.

Виолу охватило бешенство.

— Да будь он проклят, ва… — шершавая ладонь нищего зажала ей рот, превратив конец фразы в невнятные звуки.

— Давно пора было заткнуть ей рот, горшечник, — осклабился сборщик податей, издевательски глядя на обоих.

Виола в ярости вырывалась из рук нищего, лишившего ее речи и прижавшего головой к своему плечу.

— А то ведь за проклятия в адрес графа не просто выпорют на площади, могут и вырвать язык колдунье, — очень недобро усмехнулся сборщик. — Хотя, по мне, так жена лучше без языка.

Виола перестала вырываться и сверлила сборщика полными ненависти глазами.

— Ишь ты, глазищи, как у дикой кошки, — усмехнулся тот на прощание.

Сборщик уехал, а Виола, освободившись, наконец, из рук нищего, в сердцах топнула ногой.

— Это не жизнь!

Все ее существо восставало при одном только воспоминании о том, как тяжело было заплатить подать в прошлый раз.

— Где мы возьмем деньги? — набросилась она на нищего.

— Четверть дуката я отложил. Правда, думал потратить совсем на другое. Ну да ничего, — сказал он, стремясь успокоить Виолу.

Но ее это только взвинтило.

— Ничего?! Ты привык так жить, да?

На мгновение она почувствовала, что снова сказала то, чего говорить не следовало. Но останавливаться не стала.

— Неужели ты не понимаешь — если так будет продолжаться, мы оба умрем где–нибудь в каменоломнях, измотанные непосильной и беспросветной работой?!

Нищий смотрел на нее внимательно и ничего не говорил. На мгновение Виоле показалось, что в глубине этого напряженного взгляда прячется боль.

— Так нельзя дальше жить, — убежденно заявила она. В этом Виола была твердо уверенна. Она лишь не знала пока, что сделать, чтобы ситуация изменилась.

Задумчивая, вернувшись в лачугу, она не сразу поняла, что нищий занят сборами.

— Куда ты собрался?

— Я знаю, где взять деньги. Но меня не будет несколько дней, — ответил он.

Виоле такого ответа было недостаточно.

— И где же?

— Нужно продать мечи, — он показал обмотанные тканью рукояти, торчащие из котомки.

— Куда ты пойдешь?

— В Падую. Туда два дня пути. Здесь их продать нельзя, на каждом герб и отметины.

Виола кивнула, признавая разумность решения. И тут же вспомнила стражников и безуспешно дожидавшегося ее вчера вечером графа Урбино. Видимо, отголоски мыслей отразились на ее лице, потому что нищий сказал:

— Не ходи никуда, пока я не вернусь.

Он протянул ей горсть медных монет.

— Пусть будут у тебя.

— У меня еще есть немного денег, — ответила Виола.

Она сняла с плеч плащ и протянула ему. Поверх рубахи на нем была безрукавка из овечьей шерсти, но было холодно, а он все еще кашлял.

— Не нужно, — сказал нищий.

Виола сердито сверкнула глазами.

— Думаешь, он мне поможет, если ты вернешься больным?

Она набросила плащ ему на плечи.

— Будь осторожен, — сказала Виола на прощание.

Она снова осталась одна. Одиночество пугало Виолу, но она не хотела поддаваться своему страху. Днем она переделала всю уже привычную домашнюю работу, а вечером, усевшись у очага, вновь принялась за шитье. Она шила неспешно, красиво выводя стежок за стежком и стараясь не думать о том, где сейчас нищий. Ей нужно просто ждать. Два дня пути туда, два — обратно. Он вернется самое большее через пять дней.

Но на третью ночь Виола потеряла покой. Ей снились волки, они гнались за нею и рычали, их нечеловеческие глаза сине–зелеными огнями светились в темноте. Виола проснулась с трудом, словно вынырнув на поверхность из глубокой мутной воды, и больше не смогла уснуть до рассвета. Она думала о том, каково нищему с его одной ногой преодолевать такое расстояние, о том, не напали ли на него волки или, хуже того, какие–нибудь грабители. Виола уже убедилась, что он умеет постоять за себя, но видела и то, каких усилий ему это стоило, как тяжело он потом дышал. Впервые в жизни ей стало страшно за другого человека, не за себя. Страшно настолько, что, соскользнув с постели, она встала на колени и сложив ладони, взмолилась:

— Господи, сделай так, чтобы он вернулся. Сделай так, чтобы с ним ничего не случилось…

До рассвета она читала «Отче наш» и все другие молитвы, какие помнила.

Вечером шестого дня у лачуги раздался топот копыт. Открывая дверь, Виола приготовилась дать отпор сборщику податей, но рядом с его коричневым кафтаном к своему испугу и неудовольствию увидела двоих вооруженных стражей.

— Собирайся, — сурово сказал ей сборщик.

— Куда и зачем? — норовисто ответила Виола.

— Во дворец графа Урбино. По его приказу, — сборщик усмехнулся так недвусмысленно, что Виоле захотелось ударить его хлыстом по физиономии. Но у нее не было хлыста, а за спиной сборщика возвышались два конных стражника.

— Слезай, подсади красотку в седло, — велел сборщик одному из них и издевательски склонился к Виоле. — Я так понимаю, вдвоем с ним ты на коня не сядешь?