Легенда о летящем змее - [36]

— Катрин, — шептал он ей на ухо, возвращаясь к лицу, — Катрин…

И снова овладевал ее губами. Он никогда не устанет целовать эти губы. Не было ни слаже их, ни горше. Потому что они были единственными губами, какие он желал знать.

Сдергивал с себя одеяние. Нетерпеливо, почти сердито. Потому что не мог быть вдали от нее теперь и нескольких секунд. Иначе снова начинала болеть душа там, где она переставала касаться ее души.

Она прижималась к нему так, чтобы больше никогда не оторвать. Так, что снова слышала его душу и чувствовала его сердце. Ее пальцы скользили по его лицу, плечам, рукам, спине так, чтобы уверится, что он тот же, каким жил в ее воспоминаниях. Он был тем же, несмотря ни на что. Он был прежним, тем, что одним лишь легким прикосновением губ дарил ей счастье. Только сейчас она поняла, как сильно скучала по его рукам, губам. По его глазам, которые всегда смотрели на нее так, что она начинала летать. Чтобы увидеть их в лунном свете, проникающем сквозь окно, Катрин чуть оттолкнула его от себя. И застыла.

Лунный луч выхватил грубый шрам у самого сердца. Она протянула руку, но так и не осмелилась коснуться нежной, почти свежей полупрозрачной кожи.

— Серж, — вырвалось у нее глухим стоном.

— Мое имя Якул, — прохрипел он. — Якул, слышишь?

Катрин закрыла глаза и обхватила его за шею. Не говоря больше ни слова, не издав ни звука. В своей тишине она слушала его душу и чувствовала его шрам у самого своего сердца.

XXII

Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Трезмонский замок

— И вот, что скажу я вам, дорогие мессиры! — воскликнул фрейхерр Кайзерлинг, сидевший по левую руку графа Салета за длинным дубовым столом в огромном зале для трапез, где собрались первые из мятежников и приближенные короля. — Мы оттого теперь здесь, что главное в нас — отношение к доброй мужской дружбе! Где бы я был, коли б не дружба дражайшего Фридриха Гогенштауфена из Вестфалии? Он отправил меня посланцем год назад в Трезмон. И с той самой поры не могу я добраться до дома — в дружбу должен я оставаться здесь, поскольку наилучшее, что можно по дружбе сделать моему благодетелю, это устроить добрососедские отношения с правителем Трезмона! Беда в том, мессиры, что правитель Трезмона дружбы водить с нами не пожелал! Зато граф Салет оказался самым что ни на есть дружественным человеком всех провинций. Не оттого ли он объединил нас, славные мессиры? Не потому ли стали мы под его знамена? Что ни говорите, а я, фрейхерр Кайзерлинг из Вестфалии, не имел другого пути, как помочь ему! И во благо своего правителя. И во благо Трезмона. И во благо родной Вестфалии! Мы пришли предложить дружбу и вам. Все мы приняли посвящение боем. Так пусть же это будет посвящением в добрую, крепкую, нерушимую мужскую дружбу, мессиры!

Рыцари молчали в ответ, лишь мрачно переглядываясь. Приехавшие в замок чужаки, принесшие известия о гибели Его Величества, сперва заставили их растеряться. Теперь же, когда они по милости и глупости вассалов короля оказались в замке, выкурить их отсюда представлялось сложной задачей.

— Граф! — пробасил один из советников Его Величества. — На рассвете мы выдвинемся на поиски останков нашего сюзерена. Нам нужен будет провожатый из числа ваших людей, чтобы указать место побоища.

Салет оторвался от жареного окорока, который до этого с удовольствием поглощал, и сказал:

— Вы возьмете моих людей, сколько будет нужно, но короля вы от прочих не отличите — тела обгорели до неузнаваемости. Конечно, их нужно похоронить, как подобает, со всеми почестями. Но в королевский склеп кого укладывать непонятно.

— Короля! — громыхнул советник. — Я знаю его с детства. Вы полагаете, я не узнал бы его?

Граф широко улыбнулся в ответ на его слова и ответил:

— Как вам будет угодно, мессир. Все, что я могу, я сделаю для Трезмона.

По правую его руку чуть закашлялся брат Ницетас:

— Коли Господу будет угодно, чтобы тело Его Величества покоилось в его земле, то кто мы такие, чтобы не помочь исполняющим Его волю? Мессиры, мы не варвары. Мы пришли помочь королевству.

— И подружиться с теми, кто остался милостью проклятой ведьмы без своего короля! — добавил фрейхерр Кайзерлинг, нисколько не обратив внимания на то, как скрипнули зубы советника. — Потому что нет ничего лучше доброй мужской дружбы, мессиры! Вот уж что я буду всегда теперь вспоминать, так это медовый напиток в вашем королевстве! Славно его у вас готовят, ох славно!

К ночи доблестное рыцарство бывших мятежников стало маяться животами. Да так маяться, что и к утру не уснули. Не видали прежде стены Фенеллы столько голых задов одновременно.

И только старая Барбара, сидя на своей кухне да начищая до блеска сковородку, тихонько ворчала любезному своему супругу, мяснику Шарлю:

— Видит Бог, добрый мой муж, не было иного у меня пути. Чтоб у них кишки повылезали, у паскудников! Вот вернется славный наш король да и спросит: «Что ты сделала, Барбара, чтобы изгнать этих разбойников из Трезмона?» И что я ему бы сказала? Стыдиться трусости в моем возрасте не пристало. Уж лучше сделать да жалеть, чем жалеть о несделанном! Верно тебе говорю! Завтра к утру еще им меду добавлю. Пусть хоть запьются! Неделя такой жизни — уедут сами!