Легенда о летящем змее - [26]

Рыдала теперь старая Барбара на плече обожаемого своего Шарля. Похлопывал ее мясник по плечу да и приговаривал:

— Мертвым-то его не видели. А коли жив, так ни за что Трезмон не оставит, вернется.

— Несчастная королева! — продолжала причитать Барбара. — Хоть и умом слаба, но ведь как Его Величество любила! Бедный принц! Что же теперь со всеми нами будет, милый Шарль?

Неожиданно дверь в кухню распахнулась, и на пороге появилась внушительная фигура брата Ницетаса.

— Барбара! — воскликнул он. — Дорогая Барбара, я вернулся! Налей-ка мне вина с медом — я так скучал по твоим напиткам!

Кухарка глухо застонала и беспомощно посмотрела на мясника.

XVI

XVI

Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Ястребиная гора

Он любил встречать рассвет. Почему-то ему казалось, что на рассвете он ближе всего к самому себе за той чертой, которую он не мог преодолеть. Здесь, на смотровой площадке башни на Ястребиной горе, он глядел на алую полоску солнца на горизонте, и ему казалось, что этот алый, будто вино или кровь, заливает все небо, но однажды настигнет и его. Наверное, в такие мгновения он видел больше. И мог больше. В такие мгновения он тосковал по чему-то невысказанному, что было в его душе. И это возвращало его в ту первую минуту, когда он очнулся и увидел над собой лицо ведьмы Никталь, врачевавшей его раны. Потом он собой уже не был. Потом ему приходилось быть кем-то другим. Пришлось принять имя, которое ему дали разбойники. Пришлось делать вещи, из-за которых он переступал через себя, настоящего, через эти рассветы на вершине башни, через ту черноту, которая манила его, но и не пускала.

Он вглядывался в небо, думая о том, что день обещает быть солнечным и ветреным. Прочие мысли он гнал.

Позади послышались шаги. Он улыбнулся и, не оборачиваясь, сказал, перекрикивая ветер:

— Чего тебе нужно, Шаню?

— Я пришел сказать, что все готово, Якул.

— Дай подышать ему еще несколько минут, — ответил он.

«И дай подышать мне».

Потом он спустился внутрь башни. Медленно брел винтовой лестницей до своих покоев. Откуда-то снизу доносились негромкие разговоры, но он совсем не желал слушать этих голосов. Голоса не позволили бы ему сохранить главное, что он пытался — самого себя.

Он толкнул дверь и вошел, давая глазам привыкнуть к извечному полумраку этой комнаты. Он снова становился Якулом. Даже не желая того.

Катрин, завернувшись в шкуру, стояла у окна и смотрела, как у раскидистого дерева суетились несколько разбойников, устраивая виселицу. Когда скрипнула дверь, она лишь сильнее запахнула на себе мех и продолжала неотрывно смотреть во двор, где людей становилось все больше.

— Вы встали… — тихо сказал Якул. Эту ночь он провел на полу на другом конце комнаты, пытаясь заглушить в себе мысль, что она в его власти, а он сам — всего лишь презренный разбойник, который грабит, убивает и насилует. Эта мысль рисовала перед глазами странные картины, которые он мог бы оживить, если бы в нем не кипело отвращение к себе самому.

— Как вы спали? — зачем-то спросил он.

Маркиза, не поворачиваясь, пожала плечами. Стоило ли рассказывать ему, что она совсем не спала. Как почти не спала с того проклятого дня, когда прочитала письмо управляющего о гибели мужа.

— Вас не интересует, как спал тот, для кого приготовлено это? — она кивнула на виселицу.

— Не интересует, — легко бросил он, проходя вглубь комнаты и приближаясь к ней. — Если бы я об этом задумывался, скверный из меня вышел бы разбойник, не находите?

— У вас все выходит скверно, — пробормотала Катрин и судорожно вздохнула, мучительно чувствуя, как он подходит к ней все ближе.

А он на мгновение замер. Сердце пропустило удар. «У вас все выходит скверно». Ее слова отозвались в нем какой-то силой, неподвластной разуму, опалили запахом прелой листвы, отозвались печальной мелодией в сердце. «У вас все выходит скверно!» Он дернулся к маркизе, но словно столкнулся со стеной, не дающей прорваться сквозь нее.

— Уж как умею, — проговорил Якул пересохшими губами. — Вы замерзли?

Катрин, наконец, обернулась к нему.

— Нет, с чего вы взяли? Отчего мне должно быть холодно? — удивленно спросила она.

Он улыбнулся и молча кивнул на шкуру, в которую она куталась. Потом прошел к одному из сундуков и вынул оттуда черный плащ, отделанный серебристым мехом, причудливо расшитый серебряной же нитью и застегивающийся изумительной красоты брошью, изображающей птицу. Плащ он раскинул на том же кресле, где лежало зеленое платье, принесенное накануне Никталь.

— Я велю подать сюда завтрак. Мешать вам не буду. У меня довольно дел на сегодня. Выходить вам без меня нельзя, если хотите уцелеть.

— Значит ли это, что я не пленница. И если мне все равно, уцелею я или нет, то я могу выйти? — поинтересовалась маркиза.

Якул раздраженно нахмурился. Все-таки она тревожила его. Тревожила, выводила из себя и вызывала желание покрыть поцелуями это упрямое, капризное и совершенное в своей красоте лицо.

— Мне не все равно, уцелеете вы или нет, — процедил он сквозь зубы. — Впрочем, дело ваше. Дверь открыта.

Якул посмотрел за ее спину, туда, где в окне виднелось дерево, на которое уже приспособили петлю и под которой построили помост. Устало поморщился и добавил: