Легенда о гибели богов - [57]

Темные глаза бывалого кормчего, видавшего, как вымеривают глубины нильские лоцманы, как сплавляют ливанский кедр, как промывают золото в реках Колхиды, как, суля перемену ветров, стелется дым над вулканами островов Эола, непроницаемы:

— Я весь во внимании, — подтверждает он.

— Никто лучше тебя, Феак, не проведет корабля в путанице Кикладского архипелага, не выберет наилучшего курса, не найдет пути по звездам...

Тесей делает паузу, достаточную для того, чтобы кормчий сумел блеснуть своей скромностью:

— Не такая уж хитрая штука. У меня нет секретов от наследника Эгея. Все просто. Есть в небесах созвездие, которое критяне называют Быком, прочие же народы — кто Повозкой, кто Медведицей, и созвездие это единственное, непричастное к купанию в водах Океана. Четыре звезды сложены в неправильный четырехугольник, остальные же подобны кривому хвосту, у кончика которого приютилась еще одна звезда...

— Ну хватит, Феак! — наследник Эгея улыбается. — Будь все так просто, в море мог бы выйти любой дурак. Однако я послал за тобой.

— Так что же нужно сыну Эгея?

И почему эти финикийцы — такой пронырливый народ? В их жилах до сих пор стучит кровь степных кочевников, носовые окончания кораблей украшены конскими головами, в поисках мест добычи пурпура они бросали якоря во всех концах Моря Среди Земель, их фактории торгуют со всеми народами Ойкумены — когда это выгодно, разумеется. Когда невыгодно, их просто грабят...

— Очень скоро я отправлюсь в плаванье.

— Подходящее время. Говорят, уже видели первую ласточку — так что скоро задуют западные ветра. Хотя, лучше всего...

— Мне нужен кормчий, Феак. Знающий море, отважный, решительный — и умеющий ждать. Я согласен довериться только тебе.

— От такого предложения невозможно отказаться.

— Тогда еще одна просьба — сказанное сегодня должно остаться между нами.

Тесей делает паузу.

— Клянусь Меликертом! — произносит Феак.

Тирский бог Меликерт в Афинах — клятвозаверитель редкостный. Впрочем, кем только не клянутся люди?

— Близится срок платить критскую дань, — говорит Тесей. — Жребий уже выбрал жертвы, так что осталось только столкнуть на воду корабль, укрепить весла в уключинах и развернуть черный парус. Пока очень немногие знают, что я отправлюсь в числе семерых.

— Жертвой?

— Нет! Избавителем. Подумай, Феак, еще не поздно. Принесешь новую клятву и уйдешь, оставив все узнанное при себе.

— К удаче или смерти — я намерен последовать за сыном Эгея!

— Поверь мне — этого я не забуду.

Говорят, финикийцем был и Кадм. Родом из страны Ханаан, причудами судьбы он оказался, в конце концов, занесенным в Беотию, где следуя пророчеству пифии, основал Фивы в том месте, на которое улеглась священная корова. Хотя, может быть, это и сказка. Города не строят где попало, а в корове, животном почтенном во многих отношениях, не стоит предполагать особой стратегической и коммерческой мудрости.

— Ты ведь бывал в Кноссе, Феак? Что знаешь ты о Лабиринте?

— То же, что и все — слухи, очень похожие на затейливое вранье.

— А именно?

— Говорят, что его выстроил Дедал, чтобы Минос имел куда упрятать от людей и света солнца Минотавра — жуткое порождение противоестественной связи царицы Пасифаи с белым быком Посейдона.

— Странно звучит, а, Феак? Как может женщина, да еще царица, воспылать страстью к быку? Не говоря уже о способе...

Улыбка Феака скрыта под ухоженной бородой:

— Но ведь женщина! А разве дано кому-нибудь понять причины женских причуд? Почему так часто они выбирают предметом своей страсти подлинные исчадия преисподней? Очевидно, их сладострастие, когда ему дается воля, требует, в конце концов, чтобы красота была униженна уродством. Что же до способа, то опять же, рассказывают, что изнывающая от страсти царица упросила Дедала изготовить деревянную корову, находясь в которой...

— Что ты знаешь о самом Лабиринте, Феак?

— Говорят, что это огромное, запутанное здание с множеством комнат и галерей, что незнакомый с его переходами человек должен неминуемо заблудиться в нем... Впрочем, то же самое, теми же словами, рассказывают о Кносском дворце — можно подумать, люди путают одно с другим.

— Кто был там? Имею в виду — был и возвратился?

Кормчий разводит руками.

— Подумай, Феак. Не может так быть, чтобы в Лабиринт не входил никто, кроме жертв.

— Не должно. Но...

— Ладно, оставим пока это. Что ты скажешь об этом предмете?

На ладони Тесея — отчеканенный кружок золота с отверстием для нити или цепочки.

— Насколько я вижу, этот медальон сделан из золота очень чистой пробы...

— Феак, ты заговоришь мертвого! Скажи лучше, что ты думаешь об изображении на нем.

Маленькая вещица ложится на загрубелую ладонь и неожиданно ловко переворачивается в толстых пальцах:

— Да, может быть. Если эти линии обозначают ходы Лабиринта... Хотя не думаю, что он так выглядит. Они сходятся к... ну это, конечно, серп молодой луны.

— Луна в Лабиринте, — говорит Тесей. — Ты видишь в этом какой-то смысл, Феак?

— Критяне почитают Луну, как божество, как Зевса, как Афродиту, как Артемиду. Это ночное светило, нарастая и убывая в своих фазах, загадочным образом может задержать или ускорить рост злаков, изменить нрав животных и даже поступки людей. Известно, что в пору полнолуния, когда ее сила особенно велика, они становятся порывистей и вспыльчивей. Благородные духом чаще обычного хватаются за мечи, не обладающие подобным величием души — за сосуды с хмельными напитками, женщины же в эту пору оказываются менее осторожными и более распутными, а... Критяне считают еще, что бык, это божественное животное, несет в изгибе своих рогов лунный символ.