Легенда о флаге - [3]
Иванов следил: мичман потянул за фал[4], и флаг заскользил вниз. Спущен…
Неторопливым движением мичман снял флаг с фала, аккуратно сложил несколько раз. Неся его на полусогнутой руке, словно это легкое полотнище налилось тяжестью, ступил с борта на берег. Подошел к капитан-лейтенанту, который уже вернулся, передал флаг ему. Лысенко свернул флаг еще раз и, расстегнув китель, запрятал за тельняшку. Застегнувшись, сказал смотревшим на него матросам:
— Флаг корабля пойдет с нами. Через все, что придется нам испытать. Будем верны ему.
— Будем!.. — сорвалось с губ Иванова.
А может быть, он сказал это лишь про себя — сердцем.
Так сказали, наверное, и Василь, и Мансур, и все, кто рядом…
А мичман снова вспрыгнул на борт — только затем, чтобы взять там футшток[5]. Положив его на траву, он опустился на одно колено, вытащил спички, нагнулся. Из травы тугой молочной струйкой ударил белый дымок — мичман поджег запальный шнур. Дымок побежал низом травы, приближаясь к катеру. Мичман уперся футштоком в серый, со вмятинами от осколков борт. Катер медленно, как бы нехотя, отделился от береговой кромки и, разворачиваемый медлительным течением, двинулся к середине протоки. Белый тугой дымок добежал до воды, нырнул в нее, исчез. Катер развернуло по течению. Теперь он хорошо был виден весь, от носа до кормы. И весь он был теперь уже какой-то незнакомый, не свой, не обычный: над рубкой не смотрит из броневой башенки ребристый пулеметный ствол, нелепым пнем выглядит пустая тумба кормового пулемета, пусто под гафелем. Без флага, без оружия — как мертвый…
Белый дымок вынырнул из-под борта — запальный шнур горит и под водой. Дымок взбежал по серо-голубой бортовой стали, проскочил по палубе, скрылся…
Негромко и глухо где-то внутри корабля бухнул взрыв. Влекомый еле приметным течением, катер начал погружаться. Он не хотел умирать… Уходил на дно медленно-медленно… Но вот уже и весь борт под водой. Вот она покрыла палубу. Над поверхностью воды видны только надстройки, но и они уходят вниз. Лишь мачта с пустыми фалами, колеблемыми ветерком, там, где только что был корабль. Но вот и мачта, дрогнув, быстро-быстро пошла вниз. Коснулся воды, косо ушел в нее гафель. Чуть всплеснула волна.
Все…
Иванов глянул на друзей. Сдвинув густые черные брови, хмуро смотрит себе под ноги Мансур. У Василя блеснуло на щеке.
Нет, бывает, все же плачут матросы.
Словно по неслышной команде, все разом сняли бескозырки.
Прощай, наш корабль. Прощай, родная «букашка»!..
ШЕЛ КОРАБЛЬ ИЗ-ПОД БРЕСТА
И вот они шагают, вытянувшись цепочкой, через лес. Сотнями алых флажков трепещет листва осин, червонное золото горит на черных ветвях дубов, лимонной желтизной светят широкие резные листья кленов. Ритмично шуршат матросские сапоги по уже привядшей густой траве, полуприкрытой желтыми, коричневыми, багровыми листьями.
В иное время Иванов, наверное, залюбовался бы всем этим. Со сладкой грустью вспомнил бы родные уральские места, с которыми вот уже два года, как расстался. Возле Златоуста, где родился, вырос и жил до призыва на флот, осенью так же золотым и алым разукрашены леса, будто какой-то великан набрызгивает веселыми красками по склонам гор…
Уже далеко позади Десна, уже давно углубились в чащу. Где свои, где немцы? Но мичман и капитан-лейтенант наверное знают, куда идти.
Перед глазами Иванова на затылке идущего перед ним Василя, в такт шагам, шевелятся ленточки бескозырки, сдвинутой, как любит Василь, на самые брови. Словно играя, ленточки подскакивают на черной щетинке коротко остриженных волос. Василь ниже Иванова чуть не на голову, и поэтому уши Василя видны ему почти сверху. И если на них смотреть так, то особенно хорошо видно, что они не как у всех, а торчком. «По конструкции ушей тебе только и быть радистом» — на эту шутку Василь не обижается, хотя вообще — порох. Хорошо, когда дружок радист. Все новости можно узнать. Только больше уже никаких новостей Василь не сообщит. Теперь в радиорубке вместо него вахту рыбы несут.
Идет Василь, опустив голову; на правом плече, на черном сукне бушлата, серый брезентовый ремень карабина. Левый карман бушлата оттопырен. Там — вот чудак Василь — наушники. Все, что осталось от его радиохозяйства. Прихватил на память? Или верит, что еще пригодятся? Только где и когда? Мичман объявил перед походом: надо выйти лесами к железной дороге и по ней — в Киев, в штаб флотилии.
Если будут куда-нибудь назначать, хорошо бы снова в одно место с Василем и Мансуром. С Василем подружились еще новобранцами, в Севастополе, в учебном отряде на Корабельной стороне, потом служили на эсминце. А с Мансуром позже, уже на Днепре, когда на один бронекатер попали. Годами он самый старший из троих: им по двадцать два, а Мансуру двадцать шесть. Даже жениться перед призывом успел. Если б не война, в эту осень ему домой. Еще с весны начал поговаривать, как поедет к себе в Шемордан свой трактор обратно принимать. Теперь не вспоминает… Грузно, вперевалку, шагает впереди Василя, Карабин кажется меньше обычного на его широченной спине. Бушлат малость мешковат. Мансур любит все попросторнее. На нем и обычные матросские брюки выглядят татарскими шароварами — с таким напуском заправляет он их в сапоги.
