Легенда дьявольского перекрестка - [24]

- Напомнили? - переспросил Николаус. - И чем же?

- Его безумием. Да, мой отец, Каспар Рейхенштейн, был, пожалуй, самым счастливым человеком, но только потому, что он не сумел перенести навалившихся на него невзгод и помешался рассудком. Он не справился с обманом, с шантажом, с угрозами. Представляете, он даже не сделал своего осознанного выбора, перед которым был поставлен аббатом Шульце?! Он просто рехнулся - убежал единственным доступным для него способом.

И похоже, что сегодня помешался я сам. Эти волки с их лютым воем, разорванный возница около опрокинутой кареты! Эти чудеса с пустым постоялым двором, вещами баронессы и ее дочери в карете, в которой я ехал! Голова не выдерживает! Знаете, все то время, что я рассказывал вам об отце, постоянно думал, а не грезитесь ли вы мне, вы все. Может быть, я лежу с перерезанным горлом у трупа возницы? Может быть, умер или еще продолжаю медленно умирать? А вдруг на самом деле я и не покидал Адденбахского аббатства и брежу, как самый обыкновенный безумец, связанным по рукам и ногам в темной келье, запертой со стороны коридора? Господа, что думаете по этому поводу? Чудитесь вы мне или нет?

Взглядом и поведением нотариус не походил на буйно помешанного, но на всякий случай Михаэль Бреверн поднялся предельно медленно, пристально наблюдая за реакцией Пауля. Тот оставался адекватным, конечно, подавленным, но нормальным. Михаэль положил свою крепкую руку на плечо Пауля:

- Не знаю, сгодятся ли вам в качестве доказательств реальности происходящего мои заверения на словах, однако хочу на это надеяться. Дорогой Пауль, лично я не сомневаюсь, что вы находитесь в здравом уме. И сразу же желаю принести вам извинения по поводу своего прежнего недостойного поведения. Извините, с моей стороны впредь не последует никаких нападок.

- А по поводу постели, которая застилается сама собой? - без какой-либо обиды спросил нотариус.

- Вам может показаться странным, но теперь я вам абсолютно верю. Я убежден, что вокруг нас творится нечто невразумительное. Не буду никого пугать, к тому же среди нас дама, и не стану посвящать вас в ход своих размышлений.

- Почему же? - с претензией поинтересовалась Эльза.

- Во-первых, размышлений как таковых и нет. Просто рожденные наблюдательностью наметки, которые мне и самому себе изложить затруднительно. Я не смогу их внятно сформулировать, а пытаясь изложить вам, лишь еще больше запутаюсь, - Михаэль поджал губы, наморщил лоб. - Во-вторых, эти мысли настолько невероятны по своей сути, что я бы предпочел вообще в этом направлении не думать.

Нотариус как-то механически потрогал лоб говорившего, чем вызвал легкие смешки у всех собравшихся, включая Михаэля Бреверна.

- Вы в порядке, друг мой? Судя по температуре, да, однако течение ваших мыслей вызывает опасения.

Бреверн гоготнул, похлопал Пауля по плечу и предложил:

- Мы все серьезно утомились. И раз так, не пора ли лечь спать? Во-первых, мы зависим от погоды и времени суток; во-вторых, самостоятельно все равно ничего не решим.

Коротко обсудив идею, путники пришли к выводу, что Михаэль совершенно прав. Виллем выразил полное согласие, указав, что утро прочистит их мозг, а молодой фон Граусбург справедливо подметил, что ночью не стоит ждать ни возвращения запропастившихся невесть где хозяев, ни появления новых постояльцев. Вопрос вызвала необходимость отапливать трактир в то время, как все будут спать. Виллем оказался знаком с устройством печи, расположенной здесь, от которой по всем помещениям расходились кирпичные рукава и трубы, несущие тепло. Всего-то нужно было определить дежурных, чтобы за всю ночь два-три раза наполнить печь дровами. Нести дежурство первым вызвались все мужчины, и пришлось бросать жребий.

Путники поднялись из-за стола и гуськом направились к лестнице, спрашивая друг у друга, кто какую комнату присмотрел, какую выберет, имеются ли запоры на дверях. Эльза проверила мужа и, удостоверившись, что тот крепко спит, и состояние его не вызывает никаких опасений, поднялась наверх, обогнав задержавшихся Михаэля и Николауса.

- Спокойной ночи, фрау Келлер, - учтиво произнес юноша, когда Бреверн ухватил его за полу камзола и этим заставил обернуться.

- Во время рассказа господина Рейхенштейна вы, Николаус, частенько смотрели на него с изумлением. Могу я узнать, почему?

- Господин Бреверн, никому из нас вы не раскрыли своих мыслей. Я говорю это не в упрек, а только потому, что мотив вашей скрытности мне очень хорошо понятен. Я в таком же, как и вы, затруднительном положении, мешающем толково изложить мысли.

- Хорошо, - согласился Михаэль, - Но тогда давайте попробуем вместе? Если хотите, я начну первым.

- Пожалуйста. К тому же сам я не знаю, как и с чего начать.

В глазах Бреверна мелькнул огонек, ясно дающий понять степень его возбуждения. Он говорил тихо, почти шепотом, но говорил быстро, с напряжением и напором, словно адвокат по сложному делу, раздосадованный тем, что нежданно-негаданно осип перед самым процессом:

- Пауль высказался о протестантах и их поражении в нашем герцогстве так, словно это факт, и сомневаться в нем нет причин. Сперва меня просто подмывало спросить его, знает ли церковный нотариус, что герцог Мекленбургский благочестивый протестант, родившийся в семье благочестивых протестантов.