Легенда-быль о Русском Капитане - [7]

На вторую ночь пришел приказ отойти к центру города, в район площади Карла Маркса. И еще целый день танкисты и пехотинцы дрались здесь, только теперь у них были соседи да тяжелая артиллерия из-за реки в трудные минуты ставила заградительный огонь перед наступающими вражескими танками.

Немецкая авиация бесчинствовала. Кроме фугасных и зажигательных бомб, гитлеровские летчики бросали бочки с бензином, и полыхало то, что, казалось, не могло уже гореть, — обугленные дома, груды битого кирпича, земля и асфальт.

Когда становилось потише, Ермаков из укрытия рассматривал скульптуру. Памятник Карлу Марксу был не бог весть какой красивый, сооруженный, как видно, еще на рубеже двадцатых-тридцатых годов не без влияния конструктивизма, но это был Маркс, и недостатки скульптуры возмещались в сознании Николая с детства усвоенным чувством преклонения перед человеческим и научным подвигом Первого Коммуниста. Особенно характерным и даже символичным казалось Николаю Ермакову то обстоятельство, что он, русский коммунист, защищает от немецких фашистов коммуниста-немца.

Во второй половине дня, в перерыве между атаками, на крышу горкома, где висел выгоревший на солнце красный флаг, полез подросток.

— Эй, орел, тебе что, жить надоело? — закричали ему снизу, из окопа, красноармейцы.

— Флаг снять надо, — невозмутимо отозвался паренек. — Не фашистам же его оставлять.

— Нам оставь! — крикнул капитан. — Мы еще здесь повоюем. Будем отходить — снимем сами.

Немцы спохватились, и пули засвистели над головами.

Паренек послушно полез обратно, съехал вниз по водосточной трубе и прыгнул в окоп.

— Горком и горсовет уходят, — с суровой деловитостью сказал он. — Вы только, товарищи, не забудьте про флаг, чтоб они не надругались.

— А ты кто такой? — спросил капитан.

— Инструктор горкома комсомола.

— Почему не в армии?

— Да он мал еще — совсем молокосос, — заметил Илюшка Наумов, который был не намного старше юного инструктора.

— Почему — вы у них спросите, — сердито засопев, проговорил парнишка. — Нет семнадцати лет — весь довод. А то, что ростом, может быть, и на восемнадцать тяну, их не касается.

— Ничего, успеешь, навоюешься, — оказал кто-то из красноармейцев. — А сейчас мотай отсюда, а то фрицы не дадут тебе дожить до призыва.

— Счастливо вам, товарищи! — горячо проговорил мальчишка. — Про флаг, пожалуйста, помните.

И побежал к дому по битому кирпичу, стеклу, и все глядели вслед, пока он не скрылся за углом дома, нескладный подросток с большими ушами, который уже воюет, сам о том не ведая.

— Ты коммунист? — спросил Спартак у товарища.

Николай ответил, что он кандидат, был принят во время зимних боев под Москвой и подаст в члены партии, как только начнется наступление. Спартак с привычной веселостью, за которой скрывалось огорчение, сказал, что он все еще комсомолец, но у него в батальоне найдутся люди, и командиры и красноармейцы, которые охотно дадут ему рекомендации.

— Хочешь использовать служебное положение? — шутливо спросил Николай.

— Точно! — отозвался Спартак. — Пусть попробуют отказать начальству — сразу на передовую пошлю. — И тут же серьезно добавил: — Знаешь, друг, и я тоже подожду наступления…

Были ли тут причиной обаяние капитана Николая Ермакова, его сердечность, деловитая и строгая простота в отношениях с подчиненными, любовь к своей военной профессии и верность ей, явная, а не показная преданность воинскому долгу, но лейтенант Жуликов «прилип душой» к товарищу. Так он сам впоследствии говорил, чрезвычайно гордясь своей дружбой с ним. Обоих командиров сблизили не только общие боевые дела, которые они стремились исполнять честно и наилучшим образом, — их соединило и другое. Оба они принадлежали к поколению, воспитанному в духе непреклонной веры в коммунистические идеалы и привыкшему больше отдавать общему делу, чем требовать что-то для себя. Среди тех жизненных заповедей, которые были восприняты ими, защита первого в мире социалистического Отечества стала для них из лозунга конкретным боевым делом. И они выполняли его с горячностью и пылом молодости, с той негромкой страстностью, которая присуща русскому советскому характеру.

Именно поэтому им сейчас очень было важно, чтобы над зданием горкома, над площадью Карла Маркса, пока они сражаются здесь, развевался красный флаг.

— Ты что до войны делал? — допытывался Спартак и, опережая ответ друга, сначала рассказывал о себе, а потом так же подробно, вдаваясь в детали, выспрашивал Николая.

Их судьбы были очень разные и в то же время очень сходные — судьбы поколения советских юношей, готовившихся одновременно и к мирной жизни и к войне, к созиданию и к обороне своей страны.

Николай Ермаков, окончив десятилетку, поступил в Московский автодорожный институт — мечтал строить мосты, тоннели, шоссе.

— Дорога — это жизнь, — увлеченно рассказывает он Спартаку. — У нас совсем мало автострад, которыми так гордятся на Западе. Я убежден, что после войны страна покроется густой сетью первоклассных дорог с бетонным покрытием. Их будем строить мы все, как когда-то строили Днепрогэс и Магнитку. Они прорежут пустыни и горы. Весь наш азиатский Север пока без дорог. Представляешь — шоссе, прямое, как струна, от Москвы до Якутска или до Памира. Меня очень занимает проблема тоннельных строек: страна нуждается в прямой дороге от Орджоникидзе до Тбилиси — и мы дадим ей тоннель под Кавказским хребтом. Мы пророем дорогу под Керченским проливом, соединим Сахалин с материком, Чукотку с Аляской. А когда будет на всем земном шаре социализм, наши французские и английские товарищи построят тоннель под Ла-Маншем, испанцы соединят под Гибралтаром Европу с Африкой, прямой подземной магистралью под Гиндукушем будут связаны Советский Союз и Индия…