Легенда-быль о Русском Капитане - [8]

— Ты в это веришь? — спрашивает Спартак.

— Ну, конечно же, это будет, и, может быть, скорее, чем мы думаем, — убежденно отвечает Николай.

В эту минуту, вспоминая довоенную жизнь, он раскрывается в новом свете. Обычно сдержанный, немногословный, он с каким-то грустным наслаждением обращается к малейшим подробностям мирного своего бытия — детству, школе, краткой студенческой поре. Он никогда не собирался стать кадровым военным: профессия инженера — строителя дорог и сейчас остается его мечтой. Ему снятся по ночам эти не построенные им дороги, прорубленные в диких горах, мосты, скрепившие берега бешеных рек, черные манящие пасти тоннелей, вырывающихся на свет по другую сторону проливов.

Он ушел из института после второго курса: на страну надвигалась война, ей нужны были воины, и кому, как не ему, секретарю комсомольской организации мирного строительного факультета, надо было идти в ряды Красной Армии?

В танковом училище с такой же страстью, с какой он постигал науки, Николай принялся овладевать боевым мастерством. Он отлично водил танк, метко стрелял, стал признанным специалистом по материальной части. Тактику же он изучал с поражающим товарищей вдохновенным упорством и был способен над решением тактических задач проводить все свободное время. Страстный шахматист, он стремился перенести в свою новую профессию приемы любимой игры…

— Та ты кончал танковое училище в Горьком? — обрадованно восклицает Спартак. — Мы же с тобой запросто могли встретиться — я был студентом учительского техникума.

Вспомнив, что родители Николая — оба учителя, он опять перебивает товарища:

— А ведь, если бы не война, я с твоими стариками вполне мог бы увидеться, у нас бывали случаи, когда в Москву посылали наших студентов на практику.

— Вы где жили, — спрашивает Спартак, — не на улице Горького?

— Нет, мы жили на Матросской Тишине, есть в Москве улица с таким странным названием, — печально отвечает Николай.

Он без боли не может вспоминать военную Москву и мельком увиденную жизнь «в тылу». Один лишь раз с начала войны он на несколько часов — пока их эшелон перегоняли по Окружной дороге с восточного на западный участок — забежал домой. Долго стучал в дверь коммунальной квартиры. Впустила его соседка, она же достала ключ из-под половичка перед дверью их комнаты. В родном углу было знакомо и печально. Стопки ученических тетрадей, книги, учебники Ирины — жены, игрушки годовалого сына. В буфете лежал небольшой кусок хлеба, а на окне — вареный картофель в знакомой мятой кастрюле. Больше ничего. Отец и мать были в школе, Иришка, студентка-медичка, после лекций дежурила в госпитале, сын находился в яслях. Бежать в школу, в госпиталь или ясли у капитана не было времени. Тетя Маша, стоя в дверях, тихо плакала, глядя, как он, расстроенный, выкладывает на стол свой паек — консервы, хлеб, печенье, сахар, как торопливо царапает записку родным.

То был первый и единственный отпуск капитана, если эти горькие два часа можно назвать отпуском…

Над площадью провыли немецкие мины и с противным треском разорвались неподалеку. Оба невольно взглянули на часы.

— Вот гады, и здесь по расписанию работают! — проговорил со злостью Спартак.

— Немецкая аккуратность проявляется теперь в таком бессмысленном виде, как убийство, — отозвался Николай.

Спартак сказал, внимательно глядя на товарища, точно видел его впервые:

— Верно про тебя говорили, что ты танковый бог. Когда дрались у кирпичного завода, я сам в этом убедился. Никогда не подозревал, что на «тридцатьчетверке» можно так маневрировать.

— «Тэ тридцать четыре» — классическая машина: что маневренность, что броня, только пушку не мешало бы покрупнее калибром, — задумчиво произнес Николай. — Из этого танка еще не то можно выжать.

— Коля, а я ведь понял, почему тебя твои танкисты зовут «наш студент», — проговорил Спартак. — Ты-то об этом звании своем знаешь?

— Знаю, — усмехнувшись, ответил Николай и покраснел.

— Ты для них не только командир — «приказано — кругом марш — исполняйте». Они у тебя даже привычки перенимают. Я, кажется, за всю войну «пожалуйста» только теперь услышал… Ты что, и ругаться, наверное, не умеешь?

Капитан засмеялся.

— Умею, — сказал он серьезно, — только не считаю нужным.

— Вот гляжу я на тебя, — задумчиво проговорил Спартак, — и думаю: ведь другого высмеяли бы за эти слова, я первый живот бы надорвал, а у тебя это внутреннее, что ли, даже странно, если было бы наоборот… Скажи, Коля, по правде: ворчали твои ребята, когда ты на том перекрестке приказал идти не к переправе?

— Но ведь ты тоже пошел не направо, а прямо — к коменданту.

— Да пойти-то пошел, — с досадой сказал Спартак, — только трудно мне пришлось с теми, кто ворчал: «Что нам, больше всех надо?.. Что мы, каждой бочке затычка?» Тот, красномордый «интеллигент», папин сын из комиссионного магазина, больше всех надрывался… Значит, сумел ты своих хлопцев так воспитать, что они за тобой идут не раздумывая: надо — значит надо!

— А в самом деле — нам, дружище, иначе нельзя. Кому-то надо сделать шаг первому, — просто сказал Николай Ермаков. — Я знал, что мои ребята не с легким сердцем выполняли этот приказ, да и кому охота из пекла в пекло идти? Но есть такое слово: «надо». Короче не скажешь и по-другому не сделаешь.