Ледяной поход (с Корниловым) - [30]
Идем в первую хату. Кухня, у печи - женщина. "Здравствуйте, хозяйка, не найдется ли чего закусить или чайку попить?" - "Ох, были ваши здесь, все забрали".-"Может, что и найдется?" - "Седайте вон за стол",- показывает рукой она, не глядя на нас.
Сели. На столе позеленевший самовар. Кое-что нашлось, едим, а хозяйка стоит у стены, подпершись рукой… "А вы в прошлый-то раз были, что ль?" - спрашивает она. "В феврале-то? Были, а что?" - "Ничего, народу много тогда побили",- спокойно говорит она, "У вас кого-нибудь убили?"-"Мужа убили",- отвечает хозяйка каким-то безразличным голосом. "Мужа? где же его?" - "Вышел он из хаты вот недалечка, его бонбой вашей и убило…" - "Снарядом?" - "Снарядом чи бонбой, рази я знаю…- Хозяйка помолчала.- А сегодня вас комиссар хлебом-солью встречал, все народ уговаривал небежать, так, говорит, лучше: не тронут. С хлебом-солью к вашему начальнику выходил".- "Да чего бегут-то?" - "Чего? Боятся - вот и бегут…"
С площади обоз разъезжается.
Наша подвода едет на край села, к реке. Во дворе, у хаты - бабы, ребятишки, все тупо-испуганными лицами уставились на нас.
"Хозяйка, мы у вас встанем!" Она молчит, как будто не понимает. Идем в хату - метнулась к нам, заговорила: "Да мы сами на фатере стоим, нет у нас ничего и хата малая".- "Что же делать-то, хозяйка - не на улице же нам оставаться. Все хаты заняты. А вы не бойтесь - мы народ смирный, все переранены".- "Ох, не знаю же я как, хозяина-то нет",- охает баба.
Скоро помирились. Хозяйка сварила яиц, поставила самовар…
Я вышел на крыльцо. За огородом синеет река, змейками блестя на солнце, за ней начались, ушли вдаль бесконечные донские степи.
"Заходите к нам!" - зовет Таня из крошечного оконца белой хаты. Зашел. "Вы у квартирантов остановились, а мы у самой хозяйки,- смеется она,- только хозяйка-то что-то сердитая. Мы уж на кухне устроились, а она там,- показывает Таня на комнату, отгороженную мазанной стенкой,- наверное, у нее прошлый раз кого-нибудь убили. Пойдите к ней, поговорите".
Я вошел. В комнате у окна сидят старуха и молодая женщина. Молодая, увидев меня, отвернулась недовольным лицом и вышла из хаты, шлепая босыми ногами…
"Здравствуйте, бабушка! Вы уж нас простите, что поселились здесь, ничего не поделаешь, не наша воля". Старуха непонимающе посмотрела.
"Не сердитесь, бабушка!" - весело кричит из-за перегородки Таня.
"Чего там сердиться-то,- шамкает старуха,- только, говорю, праздник большой скоро…"
Таня позвала меня к себе, а вечером я снова зашел к старухе.
Теперь она смотрела на меня уже как на знакомого. Сел у стола. Над ним карточка лихого пограничника унтер-офицера, размахивающего на коне шашкой.
"Это сын ваш?" - "Сын",- шамкает старуха. "Где он?" Старуха помолчала, глухо ответила: "ваши прошлый раз убили".
Я не знал, что сказать. "Что же, он стрелял в нас?" - "Какой там стрелял". Старуха пристально посмотрела на меня и, очевидно увидев участие, отложила работу и заговорила: "Он на хронте был, на турецким… в страже служил, с самой двистительной ушел… ждали мы его, ждали… он только вот перед вами вернулся… день прошел - к нему товарищи, говорят: наблизация вышла, надо к комиссару идти… а он мне говорит, не хочу я, мама, никакой наблизации, не навоевался, что ль, я за четыре года… не пошел, значит… к нему опять пришли, он им говорит: я в каварелии служил, я без коня не могу, а они все свое - иди да иди… пошел он ранехонько - приносит винтовку домой… Ваня, говорю, ты с войны пришел, на что она тебе? брось ты ее, не ходи никуда… что Бог даст - то и будет… и верно говорит, взял да в огороде ее и закопал… закопал, а тут ваши на село идут, бой начался… он сидит тут, а я вот вся дрожу, сама не знаю, словно сердце что чует… Ваня, говорю, нет ли у тебя чего еще, викини ты, поди лучше будет… нет, говорит, ничего… а патроны-то эти проклятые остались, его баба-то увидала их… Ванюша, выброси, говорит… взял он, пошел… а тут треск такой, прямо гул стоит… вышел он на крыльцо, и ваши во двор бегут… почуяла я недоброе, бегу к нему, а они его уж схватили, ты, кричат, в нас стрелял!… он обомлел сердешный (старуха заплакала), нет, говорит, не стрелял я в вас… я к ним, не был он, говорю, нигде… а с ними баба была - доброволица, та прямо на него накинулась… сволочь! кричит, большевик! да как в него выстрелит… он крикнул только, упал… я к нему, Ваня, кричу, а он только поглядел и вытянулся… Плачу я над ним, а они все в хату… к жене его пристают… оружие, говорят, давай, сундуки пооткрывали, тащат все… внесли мы его, вон в ту комнату, положили, а они сидят здесь вот, кричат… молока давай! хлеба давай!… А я как помешанная - до молока мне тут, сына последнего не за что убили…"-старуха заплакала, закрывая лицо заскорузлыми, жилистыми руками…
"Он один у вас был?" - "Другой на австрийском хронте убитый, давно уж,- всхлипывает старуха, утирается и опять говорит сквозь слезы…- А какой парень-то был, уж такой смирный, такой смирный,- близко наклонившись ко мне, она зашептала, показывая на трехлетнюю девочку, притаившуюся в углу хаты: - Девчонка-то без него прижита… другой попрекал, бил бы, а он пришел - ну, говорит, ничего… не виню я тебя… только смотри, чтоб при мне этого не было…"
