Ледолом - [23]

Шрифт
Интервал

— Ты, Вовка, как хочешь, а я ни за что в него не полезу — это называется проникновение в чужое жилище. Нас за такое дело в милицию потащат. Я хочу отсюда вообще побыстрее смотаться. Голубей тут нет, кругом пусто.

— Не торопись, Юр. Судя по слою пыли, который мы с люка выгребли, здесь нога человека лет тридцать не ступала. Так что поисследуем: вдруг где-то что-то притырино. В шлаке. Клад, к примеру.

— Ты же говорил о голубях, Вовк. А теперь поминаешь о каком-то кладе. Придумал? Рвём отсюда когти, пока нас не застукали.

— Ты, Юр, не бзди. На трубе наш змей застрял. Имеем право мы его вызволить?

— До него не добраться. Да и не на чердаке он, а на крыше.

— Так мы и не пробовали. Не оглядевшись, уходить смешно. А вдруг повезёт?

— Чего искать, Вовка? Тут пусто, сам видишь.

— А трубы?

— Сажу из труб будем выгребать?

— Взгляни, какой они формы. Они имеют наверху, под крышей, плоские площадки.

— Мало мы с тобой грязи из ящика люкового выгребли? И там столько же пыли. Отсюда видно. Глазам своим веришь?

— Доверяй, но проверяй. Слышал такую мудрость?

— Я не полезу на печь — и всё. Честно тебе заявляю. Надоело пыль глотать. Глупо.

— Я полезу, Юр. Ты только мне подмогни.

Духота от раскалённой крыши выжала из нас столько пота, что он струился по лицу, между лопаток, по ногам. После выгребания словно утрамбованной пыли с какими-то песчинками мы превратились в чумазых, не похожих на себя.

Теперь ещё начштаба предлагает обследовать и площадки печных труб. Снизу нам их вдвоём не обхватить, а на высоте двух наших ростов кладка сужалась в пол-объема, и, таким образом, на крышу уже выходила тонкая её часть.

— Лестницы у нас нет, Юр, полезу по тебе. Становись лицом к трубе. Я тебя повыше, достану. А ты меня выдержишь, я нетяжёлый.

— Попробую, — согласился я нехотя, чтобы прекратить эти приключения.

— Ну, лады. Руками в кладку упрись и ноги шире расставь.

Первая попытка не удалась. Ступни Вовкиных босых ног соскользнули по моим бёдрам.

— Иди сюда! — предложил начштаба.

Мы подошли к квадрату лаза, и Вовка с шеи до пят осыпал меня пылью и песком.

— Залазь. Резинку от трусов не порви! А то катастрофа.

— Ты их сними пока. После наденешь.

Опять осечка!

Я тоже натёр друга пылью, вскарабкался на него. Он поддерживал меня за лодыжки, чтобы не сверзиться.

Этот акробатический трюк мне удался: я встал на плечи начштаба и обшарил всю площадку. Ничего. Да и что там могло оказаться?

По Вовкиному скользкому телу съехал на колючий шлак, хотя и на нём пыли скопилось предостаточно.

— Всё? Убедился? — спросил я недовольно. — А теперь — ходу!

— Нет, стой — ещё попытаемся. Юр, по Питеру знаю: нельзя бросать дело, пока не убедишься…

— Ты что, издеваешься надо мной? Лезь сам! Без меня.

— Так друзья, Юра, не поступают.

— Вовк, неужели ты не понимаешь, что это пустая затея?

— А вдруг — нет? Всегда надо использовать самый крохотный шанс и не отступать на краю. Мы с мамой не умерли, потому что следовали этому правилу…

— Ну что ты за человек! Как бабка Герасимовна повторяет: «Хома неверный». Ухамаздался[21] с твоими поисками, аж коленки дрожат. Последний раз!

— А кто меня на эти поиски позвал. Не ты ли? Ладно. Честное тимуровское — последний, — подтвердил начштаба, повернулся к кирпичному кубу, упёрся ладонями в кладку и широко расставил ноги. Я влез на него. Вовка, как мог, помогал мне. Особенно тяжело ему пришлось, когда я обхватил его мокрую голову, коленками упёрся в плечи и попытался распрямиться. Вовка пыхтел, но терпел мои попытки принять вертикальное положение. В изнеможении уцепился-таки за верхний край куба и подтянулся, выкинув одну руку вперёд, чтобы увеличить площадь опоры и… о чудо! — какая-то железяка вывернулась из-под ладони. Еле удерживая тело в равновесии, скинул её, обшарил площадку и ничего более не обнаружил. Когда, обессиленный, скатился со спины Вовки и он не удержался, оба шмякнулись в шлак.

— Ур-ра! — заорал начштаба, как только мы поднялись на ноги, — они у меня дрожали.

Вовка бросился к какому-то ярко поблёскивавшему предмету, валявшемуся вблизи у открытой фронтонной дверцы. Здесь и дышать было легче.

В следующий миг я увидел то, что сбросил с трубы. В правой руке Вовки, словно у фокусника Ван Ю Ли,[22] которого я видел много раз на представлениях в цирке, оказался поблёскивающий синевой кинжал. Вовка оторвал какую-то разноцветную, похоже матерчатую, бомбошку, сплетённую из блескучих нитей, что-то вроде истлевшей малярной кисти, но с яркими золотинками, откинул эту грязную рухлядь, вытер лезвие ладонью, и на нём засверкали отполированные рисунки. Приблизившись к проёму дверцы, мы разглядели, что в грязнущей руке начштаба переливается золотым, серебряным и чернёным орнаментом на витиевато-синеватом металле без единого пятнышка ржавчины сломанный пополам клинок. Сабля! Мы разглядели: это чем-то чёрным, будто тонким пером, нарисованы гривастые кони и на них всадники в чудных одеяниях: в туго облегающих белого цвета штанах и высоких сапогах, в каких-то невиданных допотопных курточках, на плечи накинутых, на голове высокие головные уборы… Где-то в какой-то книжке, а вернее всего — среди изъятых репродукций из журнала «Огонёк», которых у меня набралось в двух папках несколько десятков, я видел портреты героев войны тысяча восемьсот двенадцатого года. Я точно вспомнил портрет бравого усатого красавца в таких же белых рейтузах и со шнурами на груди. Вот это да! На лезвии изображена то ли сцена охоты, то ли баталия. Нет, вернее всего, это боевое сражение — с саблями наголо разве раньше на зайцев охотились?


Еще от автора Юрий Михайлович Рязанов
Наказание свободой

Рассказы второго издания сборника, как и подготовленного к изданию первого тома трилогии «Ледолом», объединены одним центральным персонажем и хронологически продолжают повествование о его жизни, на сей раз — в тюрьме и концлагерях, куда он ввергнут по воле рабовладельческого социалистического режима. Автор правдиво и откровенно, без лакировки и подрумянки действительности блатной романтикой, повествует о трудных, порой мучительных, почти невыносимых условиях существования в неволе, о борьбе за выживание и возвращение, как ему думалось, к нормальной свободной жизни, о важности сохранения в себе положительных человеческих качеств, по сути — о воспитании характера.Второй том рассказов продолжает тему предшествующего — о скитаниях автора по советским концлагерям, о становлении и возмужании его характера, об опасностях и трудностях подневольного существования и сопротивлении персонажа силам зла и несправедливости, о его стремлении вновь обрести свободу.


Рекомендуем почитать
Спецпохороны в полночь: Записки "печальных дел мастера"

Читатель, вы держите в руках неожиданную, даже, можно сказать, уникальную книгу — "Спецпохороны в полночь". О чем она? Как все другие — о жизни? Не совсем и даже совсем не о том. "Печальных дел мастер" Лев Качер, хоронивший по долгу службы и московских писателей, и артистов, и простых смертных, рассказывает в ней о случаях из своей практики… О том, как же уходят в мир иной и великие мира сего, и все прочие "маленькие", как происходило их "венчание" с похоронным сервисом в годы застоя. А теперь? Многое и впрямь горестно, однако и трагикомично хватает… Так что не книга — а слезы, и смех.


Черные крылья

История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.


Автомат, стрелявший в лица

Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…


Сладкая жизнь Никиты Хряща

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Контур человека: мир под столом

История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.


Женские убеждения

Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.